— Гилберт? — повторяет Эллен снова и снова и только после девятого раза переходит к сути. Девять раз — фигня, у нее рекорд — четырнадцать.

— Ближе к делу, Эллен, — намекаю я.

— Посмотри на меня.

— Чего я там не видел, — говорю я, а сам смотрю сквозь окно на задний двор, где за столом все еще сидит Эми.

— Гилберт? Посмотри на меня. Гилберт? — В повторении моего имени Эллен заходит на второй круг.

Я резко поворачиваюсь:

— ЧЕГО НАДО?

Эллен чуть натягивает уголки рта; мой тон ее, конечно, ошарашил, но, добившись зрительного контакта, она просияла. Хлопая ресницами, шепчет:

— Иисус и я — мы тебя любим.

Застала меня врасплох. И пока я раздумываю над ответом, она берет большую миску, высыпает в нее хрустящие колечки и щедро заливает молоком, вставляет туда большую салатную ложку и относит маме в столовую.

— Эллен, как мило с твоей стороны. Ты ведь любишь свою мамочку, правда, Эллен?

— Да, мама, люблю. Иисус тоже.

Я слышу, как ложка ударяется о стену. Мама запустила ею в Эллен. Но промахнулась.

Смотрю в окно и по изгибу спины Эми заключаю, что состояние моей сестрицы приближается к состоянию нашей садовой мебели. О царящей в семье идиллии можно судить по внешнему виду столика для пикника. Наше семейство собственноручно подписало себе обвинительный приговор. Все потрескалось и отходит слоями. Мы гнием.

Выйдя через заднюю дверь, я пересек наш двор и остановился в добрых пяти футах от Эми:

— Пойду поищу нашего клопа, хорошо?

Эми не реагирует, но я-то знаю, что мой поступок переключил ее установку. Больше всего ее расстраивают такие моменты, когда она понимает, что ведет войну в одиночку. Иду в обход дома к своему пикапу, не озвучивая того факта, что Эллен, может, родилась заново. Сама скоро догадается.

Заводя машину, размышляю: не пытается ли Эми выбросить из головы Маффи так же усердно, как я пытаюсь стереть из памяти Бекки.

Дебила нашего нигде нет, о чем я и сообщаю Эми по телефону, придя на работу.

— На водонапорную башню ездил?

— Его там не было. Но ты не волнуйся — скоро объявится.

— Все не слава богу! — говорит Эми. — Опять нам разруливать эту тему с водой.

— Нет, он уже большой, с ним все будет в порядке. Вечером он снова примет ванну, ну или я вместе с ним залезу. Все будет хорошо, Эми.

— У меня сил нет по новой разруливать эту тему.

Вешаю трубку — поговорили. Пока я борюсь с фартуком — сзади никак не завязать, — мистер Лэмсон кричит:

— У тебя все в порядке?

— Все отлично, — отвечаю я.

Он возвращается в свой кабинет, а я бормочу себе под нос:

— Все вообще в шоколаде. У меня в наличии: мать, готовая заглотить собственную руку, дай только ей побольше соуса для барбекю; старший брат-мудозвон и потаскуха-сестра, сдернувшие из этого города; младшая сучка-сестра, которая, по всей вероятности, прошлой ночью совокуплялась с Иисусом; неуклонно жиреющая старшая, которая заслуживает приличного мужика, и братец-дебил, который, надо полагать, решил немного поиграть в прятки и снова будет шарахаться от воды.

— Что-что, Гилберт? — Из кабинета высунулась голова мистера Лэмсона.

— Ничего, сэр.

— Я слышал. Ты что-то говорил. Гилберт, ты же знаешь: я открыт для диалога.

— Да я, собственно, о том, что вы правы, мистер Лэмсон. Жизнь…

Тот смотрит на меня озадаченно.

— Жизнь готовит нам прекрасные сюрпризы. Самые невероятные, самые удивительные сюрпризы. Это все, что я хотел сказать.

— Молодец, сынок. Так держать.

В ведро со шваброй налил горячей воды, плеснул средства для мытья полов. Смотрю на теплую пену и возвращаюсь мыслями к Арни: решаю, что главное — как можно быстрее заманить его в ванну. Толкая серое ведро к проходу номер четыре, смотрю, нет ли где клочьев пыли. Погружаю швабру в пену и, отжав лишнюю воду, начинаю протирать квадраты линолеума.

— Гилберт Грейп, — раздается чей-то громовой голос.

Я не поднимаю глаза, потому что боюсь увидеть источник звука.

— Всегда приятно видеть Гилберта Грейпа!

— Это верно. — Мистер Лэмсон поворачивается ко мне. — Ты только посмотри, кто к нам заглянул.

Ну не могу я поднять глаза.

— Прервись на минуту, Гилберт. Смотри, кто пришел!

Швабра отправляется в ведро. Я вытираю руки о фартук и поднимаю глаза, чтобы убедиться.

Солнце сквозь витрину заливает светом магазин. Купаясь в золотисто-желтых лучах, одетый в пиджак с синим галстуком и красной гвоздикой в петлице, элегантные отутюженные брюки и белоснежные теннисные туфли, безупречно причесанный, сверкающий улыбкой на зависть участникам любого конкурса красоты, стоит неподражаемое чудо природы — мистер Лэнс Додж.

— Привет, — говорю я, пытаясь скрыть изумление.

— И тебе привет, — отвечает Лэнс со сдавленным смешком, каким пользуются мужчины, чтобы разрядить обстановку. — Он совсем не рад меня видеть, мистер Лэмсон.

— Рад, конечно.

— Никак нет, сэр. Гилберт всегда был себе на уме.

— Но тем не менее он рад, что ты заглянул. Правда, Гилберт?

Я киваю, поскольку мистер Лэмсон этого и ждет.

В поисках городской легенды парковку пересекает стайка местных ребятишек. Десятка полтора, не меньше: смеются, кричат, визжат, как будто Лэнс — один из Битлов.

Поняв, что дети бегут за ним, Лэнс мигом теряет всю свою уверенность и впадает в истерику.

— Боже! — вопит он.

Это поднимает мне настроение до улыбки.

— Где тут можно спрятаться? — Лэнс аж вцепился мистеру Лэмсону в плечо.

— Вот там… ныряй туда.

Я вызываюсь провести его в подсобку, где он и скрывается.

Дети вваливаются в магазин и наперебой голосят:

— Где он? Где он? Мистер Лэмсон! Он у вас? Нам нужно с ним познакомиться! ОБЯЗАТЕЛЬНО!

Ребятишки дергают мистера Лэмсона за фартук, подскакивая, как зернышки попкорна. Хозяин и рад бы оградить Лэнса, но соврать не способен — я еще ни разу не поймал его на лжи. Набрав в грудь побольше воздуха, он заводит:

— Лэнс Додж — давний друг магазина «Лэмсон». Я еще помню, когда…

— Где он? Мы знаем, он к вам пошел! Его мама нам сказала!

Дети начинают рыскать по проходам. Я стою у подсобки, делаю вид, что переставляю банки с собачьим кормом, но на самом деле играю роль телохранителя или живого щита. Ситуация грозит выйти из-под контроля.