сами сдадутся, обезумев от жажды. Или будут вынуждены пойти на прорыв, подставив себя под убийственный огонь твоих пушек, ясновельможный… Тех самых пушек, которые обратили в пыль и прах орду крымских псов, а затем – сброд Хмельницкого!

Князь выдержал паузу, которая наверняка показалась Выговскому вечностью.

– Да, мои пушки решили исход боя! Однако они появились у меня благодаря пану Анджею, моему первому советнику и другу, – сказал Иеремия. – Потому будет справедливо, если именно он решит твою судьбу. Как пан думает поступить с этим жалким червяком?

– Литосци, литосци! – завопил Выговский, пытаясь броситься на колени, но его удержали жолнеры. – Отслужу, искуплю вину! Все, что ясновельможное панство прикажет!

Я повернулся к будущему королю Речи Посполитой:

– Твоей княжьей мосьци наверняка известно, как поступал великий завоеватель Чингисхан с предателями и перебежчиками, даже если они оказывали ему важные услуги. Он говорил: «Раз вы изменили своему правителю и единоверцам, вы измените и мне!» И приказывал палачам ломать им спины. Поэтому мой совет: немедленно казнить этого негодяя! Пусть наградой ему будет осиновый кол. По заслугам!

– Согласен. Исполнить! – Вишневецкий махнул рукой.

– Не-е-ет!!! – Выговский дико заорал, пытаясь вырваться. Отчаяние придало мерзавцу сил, он сопротивлялся, как раненый зверь. Его с немалым трудом вытащили из палатки.

* * *

На следующее утро у нас с князем состоялся нелегкий разговор. Убеждать его пришлось долго.

– Пан первый советник уверен, что не ошибается? – снова и снова спрашивал Иеремия, в голосе которого звучало раздражение, смешанное со страхом. – Они же как раненые хищники! Им опасно верить! Почти наверняка даже не станут слушать, сразу набросятся и зарубят. Или застрелят… Да, я знаю, что пан Анджей невероятно проворен и силен, но против вооруженной толпы не устоит никто! – Переведя дух, Вишневецкий покачал головой: – Пан мне слишком дорог. Не только как первый советник, но и как друг, как человек, с которым я могу делиться самыми сокровенными мыслями. Я не могу и не хочу рисковать! В конце концов, у меня нет недостатка в храбрецах, которые передадут Хмельницкому наши условия. Даже зная, что могут поплатиться жизнью.

– Опасения ясновельможного князя понятны и естественны. Тем не менее я вынужден настаивать!

Иеремия схватился за голову:

– Но почему? На бога, почему?

– Потому что никто, кроме меня, не справится с этой задачей… – Я тяжело вздохнул. – Прошу поверить: мне самому не очень-то хочется рисковать жизнью, особенно сейчас, когда сыну нет еще и полугода… Но нам совершенно необходимо, чтобы Хмельницкий присягнул князю на верность. А уговорить его смогу только я.

– Пан так уверен в этом? – князь, не сдержавшись, скептически хмыкнул.

– Подумай сам, ясновельможный: смог бы какой-то другой человек, выступая от моего имени, уговорить тебя во время нашей первой встречи?

Наступила тишина. Потом Иеремия медленно покачал головой:

– Нет. Никто. Я и пану Анджею-то поверил лишь с огромным трудом…

– Вот в том-то и дело!

– А если они все-таки убьют пана?! – в голосе князя звучала искренняя боль. – Конечно, моя месть будет беспощадной! Те зрадники, которые уцелеют и попадут мне в руки, позавидуют мертвым! Они еще успеют пройти сквозь все муки ада, прежде чем подохнут! Но пана Анджея этим не вернешь… – Иеремия стиснул кулаки. На его глазах заблестели слезы.

– Я постараюсь сделать так, чтобы не убили. Ну, а в случае чего… Надеюсь, твоя княжья мосць позаботится о моей семье.

– Клянусь! Все, что только в человеческих силах… Но пусть пан еще раз хорошенько подумает! Давайте вернемся к этому разговору немного позже.

Я тяжело вздохнул, но решил не настаивать. Позже так позже! В конце концов, небольшая задержка не страшна, а если в казачьем лагере, как утверждал Выговский, плохо с водой, то нам же лучше. Будут сговорчивее.

Поэтому снова подступил к князю лишь после обеда, с каким-то подозрительным равнодушием поймав себя на мысли, что он вполне может быть последней трапезой приговоренного к смерти.

– Пан не передумал? – Вишневецкий умолк, с надеждой глядя на меня. – Может, все-таки послать другого парламентера?

Ох, как хотелось сказать: «Да, пожалуй, ясновельможный прав! Риск слишком велик, а у нас еще столько грандиозных задач…»

– Нет, не передумал. Мне надо ехать, княже.

– Да хранит пана Матка Бозка! – воскликнул Иеремия, осенив меня крестным знамением.

Поклонившись, я вышел из палатки, сел на коня. Подскочивший жолнер передал мне заготовленный заранее белый флаг.

«Дурак ты, Андрюха! Самоуверенный дурак! – простонал внутренний голос. – Оставишь жену без мужа, сына – без отца…»

Приказав ему убраться куда подальше, я тронулся в путь, который вполне мог оказаться последним.

Ладно, будем надеяться, что снова повезет… Было бы слишком обидно погибнуть, не увидев, как начнет сбываться наш великолепный план, как история направится по совершенно другому пути! Хмельницкий – умный человек, но и он может впасть в неконтролируемый гнев, а уж его полковники абсолютно непредсказуемые, слишком горячие и прямолинейные. Теперь же, когда им грозит верная гибель, они вообще способны на что угодно. Князь прав: могут сразу накинуться скопом. Как крысы, загнанные в угол. Значит, нужно сбить их с толку, а потом правильно повести разговор, чтобы заинтересовались и задумались. Тогда хотя бы внимательно выслушают. А это уже немало.

Я высоко поднял над головой древко и покрутил белым полотнищем, которое лениво колыхалось на слабом ветру. Пусть еще издали поймут, что едет парламентер. А то, чего доброго, пальнут сдуру…

Вал казачьего лагеря, наспех укрепленный частоколом, становился все ближе. Чумазые от пыли и пороховой копоти рожи, видневшиеся наверху, смотрели на меня с нескрываемой злостью. Их вид оптимизма не прибавлял.

«Ну что же… Или грудь в крестах, или голова в кустах!» – подумал я, направляясь к возу, перекрывавшему вход.

– Стой! Кто едет?! – раздался хриплый бас, и на меня нацелилось дуло мушкета.

Натянув поводья, я остановил коня.

– Посланец от ясновельможного князя Вишневецкого к гетману Зиновию-Богдану Хмельницкому, с предложением о мире!

– О мире?!

Несколько мгновений прошли в очень нехорошей тишине. Я почти физически ощущал ту бурю мыслей, которая сейчас бушевала в голове казака: они в ловушке, деваться некуда, воды кот наплакал, а тут вдруг вместо требований о сдаче – непонятно что.

Пока караульный размышлял, дуло было нацелено прямо мне в грудь. Я страстно молился, чтобы у этого дурня не дрогнул палец, лежавший на спуске, или чтобы он не решил, будто я над ним насмехаюсь. (Мол, все равно помирать, так хоть Яреминого прислужника с собой прихвачу!)

– Ну, заезжай, коли не врешь… – послышался наконец тот же голос, но уже более доброжелательный. Донесся хлопок бича, заскрипели колеса, воз немного сдвинулся – как