– Ни то ни другое, пан полковник! Просто у князя появился хороший советник, который смог повлиять на него. – Я со смиренным видом развел руками. – Прошу поверить, это было непросто. Очень непросто… Но с Божьей помощью получилось.

– Ну, а пану советнику от этого какая выгода? С чего он вдруг стал хлопотать за нас? – вскинулся Хмельницкий, по-прежнему не сводя с меня пристального взгляда.

Умен, негодяй, очень умен. Безошибочно, с ходу выделяет самое главное! Ну, и вот что ответить?

На какую-то долю секунды мелькнула дикая, невероятная мысль: честно во всем признаться. Рассказать, откуда и из какого времени прибыл, ради чего затеял все это дело… Разумеется, я сразу же прогнал ее. Нельзя так рисковать, слишком многое стоит на кону.

– С того, пан гетман, что я сам кровно заинтересован, чтобы замыслы князя сбылись. А князь смотрит далеко вперед. Очень далеко! Его не удовлетворит ни одержанная победа, пусть даже столь грандиозная, ни великая слава и почести. Он хочет навсегда избавить государство от распрей и хаоса, внедрить порядок и добрые нравы, обуздать безграничное своеволие шляхты и спесь магнатов. А для этого ему нужно стать королем. Вот какова его цель!

Когда общий изумленный гул немного утих, Хмельницкий недоверчиво покачал головой:

– А что толку? Если даже его каким-то чудом изберут, вся власть по-прежнему будет у Сейма!

Полковники поддержали гетмана согласным ворчанием.

– В том-то и дело, что не будет! – воскликнул я. – Князь слишком умен, чтобы совершить такую роковую ошибку. Он заберет себе эту власть! Сейм будет вынужден изменить законы, сохранив лишь малую часть прежних прав и привилегий. Ради великой цели – сделать разоренную, обескровленную страну мирной, благополучной и процветающей – князь поставил на кон все. Как и я. Отступать нам некуда. Или мы добьемся успеха, или потеряем головы.

На меня смотрели с потрясением, которое граничило с суеверным ужасом. Я продолжал:

– Именно ради этого князю пришлось победить тебя, гетман, разбить вдребезги, чтобы внушить Сейму трепет перед его мощью. Однако он не желает доводить дело до полного истребления твоего войска и порабощения твоего народа. Он хочет, чтобы ты стал его верным помощником и навел порядок на своей земле! Хочет, чтобы Речь Посполитая была доброй матерью для всех своих детей, независимо от происхождения, веры и рода занятий, а не злой мачехой! Вспомни, пан гетман, разве не то же самое говорил тебе покойный король Владислав?

– Именно эти слова! – воскликнул Хмельницкий, взволнованный до глубины души. – Чтобы была Отчизна нам родной матерью, а не мачехой! – На его глазах заблестели слезы. Но внезапно он помрачнел, нахмурился: – Как раз поэтому короля, нашего благодетеля и заступника, травили и обвиняли в измене! Разбили его благородное сердце, свели в могилу! А кто был самым ярым обвинителем? Ярема! Можем ли мы забыть это? Можно ли ему верить теперь?

– Любой человек способен ошибиться! – торопливо произнес я, опередив начавшийся было ропот. – Ведь и ты, славный гетман, наверняка совершал поступки, о которых впоследствии вспоминал со стыдом и раскаянием! Безгрешен только Создатель, а мы – простые смертные. Князь горько сожалеет о тех жестоких и несправедливых словах, которые он говорил покойному королю. – Тут мне пришлось солгать, но ведь «не корысти ради», а для святой цели… – Увы, мертвых не вернешь, но можно по мере сил исправить причиненное зло. Вот он и желает искупить былые грехи ревностными трудами на благо государства и заботой о своих будущих подданных.

Переведя дыхание, я договорил:

– Решайтесь же, панове! У вас только две возможности: бессмысленная неизбежная гибель – или жизнь, свобода и труд ради общей пользы. Повторяю: князь готов хоть сегодня составить и подписать мирный договор со всеми перечисленными условиями, в присутствии ваших выборных, если пожелаете. Теперь слово за вами.

Наступила тишина. Потом Хмельницкий тихо спросил, глядя мне в глаза:

– Так кто же ты, пан московит? С виду – обычный человек, а сила в тебе чувствуется страшная!

Я пожал плечами:

– Разве это так важно, пан гетман?

– Для меня – важно! – прогудел верзила Шумейко, в голосе которого смешались обида и восхищение. – Извалял в пыли, будто сопливого хлопчика!

Я улыбнулся:

– Если пану полковнику будет угодно, могу научить его нескольким приемам. После заключения мирного договора!

– Научи! Ловлю на слове! – глаза нежинского полковника загорелись радостным огнем. И в этот миг я понял, что добился своего.

Глава 39

Будущий король Речи Посполитой, выслушав мой доклад, тяжело вздохнул:

– Если бы не безмерное уважение к пану первому советнику, не радость, что он живым и невредимым возвратился от зрадников… Не знаю, согласился бы я на такие условия! Сорок тысяч реестровых! Матка Бозка! За глаза хватило бы и двадцати. Пан Анджей сделал им слишком большую уступку, ну да ладно. Я прекрасно понимаю, в каком тяжелом положении он находился, какая опасность грозила. Тут можно было пообещать и пятьдесят тысяч, и шестьдесят – лишь бы эти негодяи успокоились…

– Ясновельможный, так ведь ради великой цели!

– Да, безусловно. Ну что же, распорядитесь, чтобы им дали сигнал! Пусть присылают выборных. Сегодня же мирный договор будет составлен, подписан – и наступит долгожданный покой. О Езус! Договор с бунтарями, схизматиками! – Вишневецкий страдальчески поморщился. – На какие только жертвы не пойдешь ради Отчизны!

– Договор составят в двух экземплярах? – на всякий случай уточнил я.

– Разумеется. Если уж этот дьяблов гетман так настаивает… Пане, я счастлив, невероятно счастлив! – вдруг воскликнул князь. Его глаза увлажнились. – Не думал уже, что доведется увидеть вас снова. Метался, места не находил. Клял себя последними словами, что не удержал пана, позволил отправиться в самое пекло! У властителей не так много преданных друзей, чтобы рисковать ими. Если бы эти лайдаки убили вас… Даже не знаю, как я сумел бы перенести такое страшное несчастье!

– Этот риск был необходим и точно рассчитан, княже, – возразил я, чувствуя, как запершило в горле. Слова Иеремии растрогали меня. Какие, наверное, чудовищно одинокие они, эти властители… Вроде все есть, могущества и денег хоть отбавляй, а поговорить по душам не с кем, всюду видишь потенциальных изменников, завистников или прихлебателей. – А теперь, с позволения ясновельможного… – Я вышел из палатки, торопливо отдал необходимые распоряжения. С грохотом выпалила сигнальная пушка, затем в небо взметнулся густой столб дыма. Это был условленный сигнал: князь ждет посланцев Хмельницкого, пусть едут.

Мелькнула мысль: не испортит ли благостной картины окончания войны распухший от жары и частично расклеванный птицами труп Выговского на колу посреди лагеря?