Может, лучше приказать, чтобы закопали… Но потом решил, что торопиться не нужно. Пусть посмотрят, для пущего вразумления. Дабы всякие мысли о возможной измене вылетели из упрямых бритых головушек.

«Ты что, истории не знаешь? Ни хрена не вылетят!» – съехидничал внутренний голос. Естественно, отправленный очень и очень далеко… Чтобы не портил настроения в столь торжественный час.

* * *

К моему великому изумлению, в наш лагерь прибыл сам Хмельницкий. Думаю, окажись здесь каким-то чудом король Ян-Казимир, которому надлежало сидеть в Варшаве и нетерпеливо ждать результатов деятельности Вишневецкого, не подозревая, какой сюрприз грядет, произведенный эффект был бы куда меньше.

Жолнеры, уланы, гусары, пушкари и обозники – все буквально пожирали его глазами. Большей частью взгляды были хмурыми, попадались и ненавидящие (что же, понять можно, он был врагом!), в гораздо меньшей степени – восхищенные. Не было лишь равнодушных.

Гетман ехал во главе свиты на своем любимом белом жеребце, высоком и широкогрудом. За ним по трое в ряд двигались полковники, старясь держать ровный строй. Лица у них были угрюмыми, настороженными. Лишь Хмельницкий внешне выглядел совершенно бесстрастным.

Впрочем, в тот момент, когда он увидел изуродованный голый труп Выговского на колу, бесстрастие ему изменило. Брови взметнулись, губы плотно сжались, глаза вспыхнули… Но это длилось какое-то мгновение.

Второй раз гетман не смог скрыть своего изумления, когда Вишневецкий вышел из палатки ему навстречу. Хотя, если уж откровенно, я тоже был потрясен. Это же великая честь, которой удостаивают далеко не каждого…

Я подал знак. Подскочивший улан принял повод, Хмельницкий неторопливо, осторожно спустился с седла. Все-таки возраст уже сказывался, гетману-то было, если не ошибаюсь, то ли пятьдесят три, то ли пятьдесят четыре года. Да еще эта нервотрепка, чудовищная ответственность, павшая на плечи… Тут и молодому было бы очень тяжело.

Два смертельных врага замерли напротив друг друга на красной ковровой дорожке, ведущей ко входу в палатку Иеремии. Наступила тишина.

– Приветствую тебя, прославленный княже! – явно волнуясь, но твердым и четким голосом произнес наконец Хмельницкий. – Или уже надо говорить: «Приветствую твою королевскую милость?»

Губы Иеремии скривила едва заметная улыбка.

– И тебе привет, гетман Войска Запорожского. – Выдержав небольшую паузу, князь договорил: – Что до королевского титула – торопиться не будем: я не бунтовщик, а верный сын Отечества, сам брать его не стану, подожду решения Сейма.

Мысленно я аплодировал князю, одновременно ругая его. Не удержался-таки, подчеркнул свое превосходство! Правда, в такой форме, которая вроде не содержит ничего обидного. А с другой стороны, получилось не очень-то красиво. Сначала ведь назвал гетманом, хотя звание это, данное Хмельницкому казаками, Сеймом не было утверждено. А потом похвалил себя: вот, мол, какой скромный и законопослушный. А главное – не бунтовщик.

Глаза Богдана на мгновение загорелись недобрым огнем, а среди его полковников послышался тихий ропот. Но Хмельницкий тут же взял себя в руки. Здравый смысл подсказывал ему: он сейчас не в том положении, чтобы обижаться и придираться к формальностям.

– Мы прибыли к тебе, светлый княже, положившись на твердость слова твоего и благородство. Твой посланец, – тут последовал вежливый кивок в мою сторону, – этот достойный и храбрый пан, изложил нам условия и от твоего имени заверил, что ты согласен закрепить их на бумаге хоть сегодня же, дабы в многострадальной Отчизне нашей наступил наконец мир и перестала литься кровь.

– Да, мое слово крепче алмаза, то ведает вся Речь Посполитая! – несколько высокомерно, но достаточно вежливо ответил Вишневецкий, хотя было видно, что сдерживается он с трудом. Ручаюсь, князю очень хотелось заорать прямо в лицо гетману: «Да, многострадальная Отчизна облилась кровью, пропахла дымом пожарищ, наполнена плачем и стонами! А кто в этом виноват?! Кто устроил бунт, пся крев?!» Или что-то подобное. – И раз я обещал, то сдержу обещание. Вы все здесь в такой же безопасности, как у себя на Хортице. И после подписания договора вам ничего не будет угрожать. Вот товарищу вашему повезло меньше, но он сам виноват: должен был знать, что я терпеть не могу предателей, – и князь небрежным взмахом руки указал на труп Выговского.

Хмельницкий равнодушно пожал плечами:

– Я тоже иуд не выношу… Особенно таких, которые долго прикидываются своими и в душу влезают, а потом предают. Если бы поймали, когда он к тебе бежал, – сам посадил бы его на кол.

Вот тут князь наконец улыбнулся от души, искренне:

– Достойные слова! Что же, впредь будем трудиться воедино ради блага Отчизны. Подумать только, ведь совсем недавно мы были смертельными врагами! И вот как повернулась судьба…

Хмельницкий вздохнул:

– И я клялся верному полковнику моему Кривоносу, когда он умирал у меня на руках подо Львовом, что не успокоюсь, пока не уничтожу тебя, княже. Теперь ради благого дела придется стать клятвопреступником… Так ведь не зря говорится: человек предполагает, а Бог располагает!

– Истинно так! Пути Создателя неисповедимы, – кивнул Вишневецкий. – Что же, панове, покуда мои секретари будут набело писать бумаги, отведаем старого доброго угорского да заодно перекусим чем Езус послал! Грех не отпраздновать столь значимое событие. Война окончена, хвала Матке Бозке! – князь перекрестился.

– Слава Господу! – воскликнул Хмельницкий, также осенив себя крестным знамением.

– Слава Господу! – подхватили его полковники.

Иеремия, обернувшись, хлопнул в ладоши. Забегали джуры, составляя в длинный ряд столы, застилая их белоснежными скатертями.

Глава 40

– Пан Анджей, письмо к Сейму готово? – голос Вишневецкого, несмотря на его стальную волю и выдержку, дрогнул. Пусть все шло по задуманному плану, пусть мы достигли грандиозного успеха, о котором совсем недавно не смели даже мечтать, но теперь уже вплотную приблизились к черте, за которой не было пути назад. То, что мы сейчас хотели сделать, в любую эпоху и в любой стране называлось кратко и сурово: государственная измена. И мне, и князю это было совершенно ясно.

«Мятеж не может кончиться удачей: в противном случае его зовут иначе», – вдруг вспомнились циничные и мудрые слова…

– Готово, княже, – кивнул я.

– Пусть пан первый советник не сочтет за неучтивость или, упаси Матка Бозка, обиду, если я попрошу прочесть его вслух! Мне так будет легче уловить все детали.

Я, слегка пожав плечами, – мол, о какой обиде может вообще идти речь! – развернул свиток тончайшего пергамента.

– «Твоя королевская милость, ясновельможные паны сенаторы и паны депутаты[52] Сейма! Прежде всего спешу сообщить радостную весть: войска Хмельницкого вкупе с ордой крымчаков, благодаря храбрости воинов моих и безграничной милости Создателя, разгромлены наголову в битве при Збараже. Большею частью