Ныне его план провален, растворен в едкой отраве покушения Хейнрейла, и пришла пора исполнить план Кариллон. Шпат понятия не имел, сработает ли он. Пользуется ли имя отца тем же почетом, что раньше? На словах каждый в Братстве отдавал дань великому самопожертвованию Иджа, но стоит ли их преданность Иджу большего? Шпат прекрасно знал, что больше не похож на отца, в этой маске полузатвердевшей извести на месте лица.

Буря вымела улицы Мойки. Сейчас, идя на встречи, легко избегать прохожих, которые могли бы его опознать.

Всю ночь он перепахивал грязь, как обозвала это Кари. Наведывался в частные дома, кабаки, лавки, курильни, игорные притоны, бордели. И в каждом заведении вел одни и те же речи, которые освоил с двенадцати лет. Я – сын Иджа. Вспомните счастливые дни, когда главным был мой отец, когда Братство не было пустым словом, когда мы защищали бедноту, не давали промышленным гильдиям и парламенту стирать людей в пыль. Когда Братство обеспечивало многих, а не обогащало лишь избранных. А потом, в зависимости от собеседника, он напоминал об отце, или клял подлого предателя Хейнрейла, или говорил о будущем. Когда сбивался с мысли, то намекал на свое таинственное преимущество, на новые перспективы, способные все изменить.

Может статься, он даже не лгал, ни одним словом.

Он предостерегал каждого, с кем общался: ничего не разбалтывать и до поры не предпринимать действий, объяснял, что лишь прощупывает почву, а сам понимал – весть дойдет до Хейнрейла. Кто-то проронит словцо, другие подхватят и донесут в надежде выслужиться. Тем не менее предводительством Хейнрейла недовольны многие, и раз за разом они цепляли Шпату руку – его каменно-шершавую руку в бородавках от хвори, – и трясли ее, и уверяли, что ждали того, у кого хватит мужества выступить против Хейнрейла.

Гордость и честолюбие – как огонь. Подкорми – и они разгорятся. Последние годы, с тех самых пор, как заболел, Шпат вытаптывал их огоньки, гасил их, накрывая камнем и неуверенностью. Напасть сожрала его плоть – что ж, тогда он позволил и даже поощрял ее съесть и его честолюбивые порывы, пока, наконец, не стал пустым и холодным.

Впервые, насколько мог вспомнить Шпат, он разрешил себе мечтать.

Следующая точка – мастерская Дредгера. Внучок Угрюмой Мамули, подмастерье алхимика, встретил его. На площадке трудилось много каменных людей, и еще один мог смешаться с пепельной, пошатывающейся командой, не привлекая к себе внимания. Он вышел на пятачок для перекура меж двух пристроек, укрытый от дождя навесами из холстины, – там каменные люди поодиночке и парами вкалывали себе утреннюю порцию алкагеста.

Некоторые, несмотря на заразу, были более-менее здоровыми. Их покрывала твердая шкура на второй стадии, но под ней жила практически невредимая плоть. Совсем как недавно у Шпата. Одного пузырька алкагеста с утра достаточно, чтобы задержать развитие болезни. Если повезет, так можно протянуть годы.

А другие уже на подходе. Третья или четвертая стадия. Шаркающие истуканы, хворь выела их внутренности, преобразовала кишки, легкие и сердце в камень. Они нуждались в алкагесте, просто чтобы шевелиться еще день-другой, иначе закостенеют совсем, и придется им жить лишь по чужой милости или уходить в ссылку на остров Статуй.

Напоследок болезнь играла с ними жестокую шутку – наделяла силой. Каменные люди по мере превращения в камень становятся все сильней и сильней. Сильнее некуда, вот только слепнут, глохнут, калечатся и не могут применить силу по назначению. Дредгер, владелец здешних цехов, запрягает их как тяжеловозов – таскать по докам огромные штабеля металлического лома. Они обходятся дешевле алхимтягачей или рэптекинов.

Один из серолицых вывалился из-под навеса прямо на пути у Шпата. Невидяще шаря, он ощупал его и что-то простонал. Членораздельно говорить у этого каменного мужчины – или женщины – уже не получалось, во рту словно дробился щебень. По жестам, однако, ясно и так. Каменный, как мог, вытянул руку и перевернул кисть, похожую на ласту. Его пальцы срослись вместе. Каменную ладонь прорезала глубокая трещина от железных цепей волокуш для отходов. В этой трещине он стискивал шприц с алкагестом.

Увечный каменный человек протягивал его Шпату.

– Хочешь, чтоб я тебя уколол? – спросил Шпат. Собственные пальцы медленны и жестки, нежданно занемела нога. Ему самому нужна доза, скорей, чем он надеялся. Отравление подстегнуло хворь, и яд до сих пор обжигает его вены.

Тот каменный человек беспомощно забурчал, сердясь. Опять простонал. Шпат сообразил, что каменный совершенно ослеп, глаза задвинуты коростой. Шпат взял алкагест и положил в карман на случай, если кто из рабочих прельстится своровать вторую дозу. Он мог бы уйти с флаконом сам – на ум пришла такая мысль, – но Братство так не поступает. Не обирай тех, кто в нужде, а помоги им, здесь мы все заодно – последнее, несомненно, правда. Как бы ему ни было худо, здесь, на площадке, у Шпата далеко не самое плачевное состояние.

Он обхватил одной рукой голову каменного человека и – как мог аккуратно – ковырнул камень над глазом, отщипывая. Он еще не отвердел, больше походя на эластичную корку с вкраплениями гладких чешуек. С каменного лица на Шпата уставился освобожденный глаз. Он расширился в ужасе – каменный человек не узнал встречного и теперь испугался, что тот отнимет алкагест.

– Ничего, ничего. – Шпат снова достал сосудик, с осторожностью проверяя, что это полный шприц алкагеста, а не образец с ядом. – Я тебя поправлю. – Он повернул голову каменного, отыскал глубокую щелочку и вогнал иголку на всю. У Шпата хватало сил гнуть железные прутья, но чтобы протолкнуть наконечник под кожу, ему пришлось поднапрячься.

Живительная боль алкагеста – вид с другого конца. Когда Шпат отдавал пустой флакон, у него тряслись руки. Сегодня, решил он, ему потребуется еще одна доза.

Другой каменный человек проскрипел что-то, возможно, «спасибо», но тут взвился рожок, объявляя пересменку. Каменные люди заковыляли прочь, дребезжа, шаркая и хромая – походкой пещерных сталагмитов, под тусклой завесой дождя.

Внучок Угрюмой работал в лаборатории на дальнем конце площадки, у самого моря. Шпат потопал через грязь к длинному, приземистому сооружению.

Небо над водой, несмотря на шторм, окрасилось желтизной. Горчичное облако поднималось от островка посреди гавани. Колокольная Скала. Там стоит старый маяк, вспомнилось ему. Отсюда маяк не разглядеть, сам остров – темная клякса, но струя желтого газа восходила оттуда. На причале у лаборатории собрались люди – алхимики в масках и кожаных халатах, с ними каменные разнорабочие и моряки разглядывают неприродное облако.

Волнение. Из дома позади Шпата показались двое. Один коренастый, одет в прорезиненный костюм с медным шлемом, лица не видать. На миг Шпат задумался, не чудище ли он, навроде Холерного Рыцаря, знаменитого костолома Хейнрейла, а потом вспомнил истории про Дредгера. Чудовище совсем другого сорта. Второй высок и бородат, и – божья херь, да это Джери, ловец воров.

Шпат застыл, воздавая хвалу всем богам, кто его слышит, за то, что оставил приметный посох на Мамулиной лодке. Здесь много других каменных людей, очень много, а видимость под дождем никакая. Он стоял неподвижно, как статуя, – и, как все, смотрел, как над Гвердоном бушует шторм.