Его подельники в карауле почти все посапывали, кроме старого Кафстана, который не спал с тех пор, как погибли его сыновья. Он сидел, слепо уставившись на свои окровавленные кулаки. Старик избил до полусмерти одного обиралу, когда погромы добрались до Мясницкого ряда. У Крыса не находилось для него слов, лишь неуютная тишина. После смерти парней он чувствовал утрату, но для упырей это воспринимается ближе к голоду, чем к горю. Я бы съел их, хотелось сказать отцу, и мне бы понравилось. С виду у них хорошее мясо. Но он достаточно пожил на поверхности и понимал, что порой лучше промолчать.

Чародейка Мири ушла, и скатертью дорога. Баллоны с «Аммонита» отправились вместе с ней рано утром. Упыри не тяготятся раздумьями, тяготы идут от скорби, а упыри не скорбят. Не умеют. Как только разрисованная женщина вынесла мешок со склада, Крыс выбросил баллоны из головы. Мири не осталась поработать – вытаскивать товар с поврежденных складов. Упырьи жилы и мускулы не так легко натрудить, но, поворочав клети и тюки целый день, даже Крыс притомился, а Барсетка свернулась в гамаке где-то под стропилами. Несколько человек расселись вокруг, подремывали под дождь, рады отдохнуть под крышей. Рано или поздно Таммур опять позовет их нещадно вкалывать. Не все ящики еще вынесены. Херовая сторона членства в Братстве.

Он вышел на безлюдную улицу за Мясницким рядом и глубоко вдохнул. В воздухе сквозило что-то непривычное, шторм нагонял резкий, щипучий запах. Смердело алхимией. Он высунулся за угол склада и увидел поперек черного неба желтое пятно.

– Эй.

Невероятное чувство облегчения забурлило в нем, унося груз, который давил на него с самого Могильника. Резь химикалий скрывала ее запах. Поменялась одежда. Поменялось лицо – ныне рябое, словно в веснушках, и старше, чем полагалось. Даже голос слегка поменялся, будто звучало далекое-далекое эхо, но Кариллон он узнал.

И заметил кое-что еще.

Перед его взором Кари была перепачкана тьмой, как засохшей кровью. Он почувствовал, как твердеют пальцы, готовые выпустить когти. Рот непривычно скособочился, язык облизнул малознакомые зубы. Ее присутствие буквально переполошило Крыса, колдовской вихрь вокруг Кари ввергал в смятение, ошарашивал.

– Что ты такое? – четко выговорил он, пытаясь овладеть противоречивыми порывами. – Вижу… – Его подвела человечья речь, и он прошипел слово, которое слабо понимал и сам, на тайном языке упырей. Вступил новый страх – он больше не переживал, что Кариллон могла погибнуть, какая-то часть его затрепетала от знания, что она до сих пор жива.

– Едрить твою. Ты уже это просек? – Она оглядела себя, точно пыталась разобраться, что с ней не так. – Башня Закона, когда падала, окропила меня. – Она прикоснулась к веснушке – медленно заживающему ожогу. – Это оказалась какая-то разновидность святости. Я точно не знаю. Никто не знает. Меня посещают видения. С их помощью я тебя и нашла.

Крыс пытался заговорить, но людские слова никак все не складывались. Она понизила голос, едва теперь различимый из-за бури:

– Я все объясню, когда смогу разобраться, но послушай: Хейнрейл хотел убить Шпата. Отравил его. Под видом некачественного алкагеста, но это был умысел. Шпат решил действовать, как стоило действовать давным-давно, – и вернуть себе Братство.

– Как?.. – Язык взбунтовался, и он подавился человеческим словом. Кари сумела догадаться, что он хочет спросить, и закончила за него:

– Как там Шпат? – произнесла она. Крыс кивнул, не полагаясь на речь. Она помрачнела, поскребла в шее. – Плохо ему. Совсем плохо. Я поставила ему два укола, но этого мало. Мы пробуем узнать, что это был за яд, и отыскать лечение, но мы должны также включить ответку. Шпат собирается встретиться с отцовскими друзьями, привлечь их к нам. Нам нужен ты, ты с нами?

Кари никогда не состояла в Братстве. Она в Гвердоне-то всего несколько недель. Она не приносила воровской клятвы. Как, впрочем, и Крыс, но он годами ошивался возле них и знает, как все устроено. Он понимал: то, что намеревается сделать Кари, – сумасшествие. Хейнрейл дорос до власти изнутри, плавно и постепенно, после того как уничтожил всех соперников. На это ушли годы, но Хейнрейл терпелив. Ему не обязательно было всаживать в бока заточки.

Шпат начинает, почитай, с пустого места, а у Кари терпения нет вовсе. Как ни крути, без крови на мостовых дело не кончится. Но они – его друзья. Он поборол страх, хрустнул его костями и затолкал в глотку.

– Что нужно сделать? – пробасил он.

– Передай весточку Таммуру. Скажи, что Шпат с ним хочет поговорить. Скажи, мы встретимся с ним сегодня вечером в «Ашурском Быке», в малых комнатах. Косяк в том, что у Хейнрейла есть человек, приглядывает за Таммуром. Портовый работник, темноволосый, большие уши, на одном куска не хватает. Пахнет луком, на шее носит ключ на цепочке.

Описанию соответствовал один из сторожей. Крыс не знал, как его зовут, не перемолвился с ним и двумя словами. Что-то нечисто – откуда Кари знать, что тот шпионит на Хейнрейла и почему она так подробно его описала, но не назвала имени?

– «Ашурский Бык», вечером. Добро, я ему передам.

Кари порывисто его обняла. Упырь поежился: быть обездвиженным неприятно, но куда страшнее внезапное осознание силы в своих членах. Одно сжатие, и он сломает девчонке хребет. Один нырок головы, один щелчок челюстей – и ее горло вскрыто, кровь из артерий заливает улицу, мешаясь с дождем, капающим с крыши. И с этими чужеродными мыслями приходит негаданное и неодолимое влечение сойти в недра мира, забыться, сливаясь с темнотой, норой и стаей, впитывать мимолетный вкус мертвых душ и взращивать на них свою силу.

– Ты тоже приходи, – шепчет она. – Я тебе черный ход открою.

Он не занимается зверствами. Она его друг. Он бережно приобнял девушку в ответ, прочней прикрепляясь к жизни в надземье.

Шторм завывал. Кари задрожала и зашептала:

– Надо идти. Пока не зазвонил колокол. Мне нужно приготовиться.

Дождливые дни – для каменных. Не важно, насколько холодит дождь и кусает ветер, Шпат ненастий, считай, не чувствовал. Есть китобойные шхуны Хордингера, экипажи на них почти целиком из каменных людей. Кода Шпат только подцепил хворь, то решил уйти с ними в море, дожить отведенный остаток лет среди снега и льда. Возможно, тогда, пришла мысль, он встретил бы Кари где-нибудь еще под необъятным небом, а не здесь, в Гвердоне.

После дней хождения кругами по границе островка в литозории свобода вытянуть ноги была чужда, нереальна. Он будто плыл незнамо куда. Прежде был план – кошмарный, горький план, но все-таки план, определенность. Он собирался умереть в заточении, не развязывать язык, какие бы ухищрения и пытки ни изобретали ловец воров со стражей. Он собирался держать язык за зубами, пока тот тоже не окаменеет. Умереть безмолвной скалой, как Идж, его отец. Шпат, живой памятник знаменитому отрицанию Иджа.

Если приходится умирать от этой болезни, он хотел умереть на своих условиях. Уйти с достоинством и определенной долей славы.