— Это… не я. Это моя камеристка.

— Передайте ей, что это не одежда, а форменное издевательство над мужским самообладанием.

И его длинный выдох. Когда узел всё же поддаётся, и полы тонкого халата медленно соскальзывают в стороны.

— …определённо издевательство, — бормочет он, и снова замолкает.

Я бросаю взгляд вниз. И желание прибить Тилль возрастает в геометрической прогрессии.

Жаль, что я не успела рассмотреть ночную рубашку во время переодевания. Иначе ни за что бы не согласилась её надеть. Потому что вот эта вот серо-стальная кружевная тряпочка на тонких ниточках — она совершенно точно не подходит в качестве ночной рубашки. Во-первых, это не рубашка. У рубашек бывают рукава. Во-вторых, она определённо не способна согреть ночью. В-третьих…

Что там было в-третьих, я подумать уже не успеваю.

Потому что ладони моего супруга минуют полы халата, которые почти не держит распустившийся узел, и осторожно ныряют под них.

Ложатся мне на живот. Задерживаются на мгновение. Тягучим медленным движением скользят дальше, плотно охватывают талию. Ещё мгновение, замерев, остаются там. Потом поглаживают большими пальцами, и невесомая ткань совсем не чувствуется — как будто прямо по коже. Тянут меня ближе. Я и так уже стою меж его разведённых коленей, а теперь окончательно в плену.

Но он не торопится. Останавливается снова. Как будто, как и я, ждёт, что сейчас что-то случится.

Испуганно вскидываю взгляд.

Мы встречаемся глазами.

Сейчас ведь должно чего-нибудь сломаться? Почернеть? Рассыпаться в пыль?

Но ничего такого не происходит. Почему? Всё изменилось, потому что мы теперь женаты? Или это отголоски ментальной магии короля? Если бы только я знала причину разрушений. Но мне остаётся лишь плутать в бесконечных лабиринтах невысказанных вопросов без ответов.

Чуть звенящее в воздухе тугое напряжение. Бешеный стук крови в моих ушах.

— Я достаточно тебе помог, или продолжить? — хриплый шёпот мужа совсем близко.

Не отвечаю. Просто не знаю, что ответить.

Как разыгрывать холодную, равнодушную леди, когда внутри горит пожар? Его прикосновения мучительны. Потому что понимаю, что если к ним привыкну — назад дороги не будет. Они — как противоядие от яда одиночества, который медленно отравлял меня все эти годы. Прежде организм кое-как сопротивлялся этому яду. Но стоит мне пристраститься к противоядию… после того, как у меня его заберут, я точно умру.

Поэтому инстинктивно напрягаю руки, не позволяю притянуть меня ещё ближе. Отвожу глаза.

— Молчишь… Прячешься от меня. А я ведь помню. «Дорогой дневник! Может, лучше б я вовсе не знала этого чувства. Этого страха и одновременно мучительного желания прикоснуться, приблизиться хоть на шаг». Сейчас между нами меньше шага, Элис.

От неожиданности у меня слабеют ноги. Зачем он вспомнил? Как вышло вообще, что помнит… столько времени прошло. Даже я старалась не вспоминать. А Дорн… это слишком жестоко, после того, через что он заставил меня пройти. Впрочем, он всегда был жесток.

— Я уже говорила вам тогда. Это не о вас, — шепчу, отворачиваясь.

— Не умела врать тогда, не умеешь и сейчас, — отвечает муж тихо.

И я вдруг замечаю, что сижу у него на коленях. Дорн держит меня за талию левой рукой — бережно, но крепко. А правую… осторожно тянет к моему лицу, заправляет за ухо выбившуюся прядь. Но не убирает руку. А медленно ведёт раскрытой ладонью по шее. Его кожа — горячая и сухая, а это неспешное собственническое движение отзывается во всём моём теле так, что я закусываю губу, чтобы не застонать.

Дальше, и дальше, и по изгибу шеи — к левому плечу, смахивая по дороге бретельку сорочки и рукав халата, как несущественные препятствия. Сжимая плечо и задерживаясь на нём на мгновение.

Все причины, все аргументы, все возражения стремительно проваливаются куда-то — наверное, в бездну под моими ногами, потому что земля уходит у меня из-под ног. Крепче сжимаю пальцы на его плечах, и случайно вонзаю ногти. Пугаюсь на мгновение, что он рассердится, но ответом мне — лишь короткий вдох. И то, как он, будто потеряв, наконец, самообладание, тянется ко мне. Вжимается лицом в волосы под моим правым ухом, глубоко вдыхает запах волос.

Я окончательно запуталась. Я ничего больше не понимаю.

— Вы… ты… снова сбиваешь меня с толку! — говорю жалобно. — Я пытаюсь разобраться, но не получается. То холодный как лёд, то горячий. То равнодушный как камень, то бросаешься на мою защиту. То отталкиваешь меня, то… Помоги мне понять! Объясни, что происходит. Объясни, что тебе нужно! Потому что если это всё случайность… если мимолётный порыв… просто рубашка моя понравилась, или стало скучно, или ещё что… и завтра твоё настроение снова изменится, и ты снова станешь камнем… Я не смогу так жить. Это слишком больно.

С мучительным волнением жду ответа.

Долго жду. Но никакого ответа не получаю.

А я так устала биться головой о каменную стену.

Дорн по-прежнему держит меня в руках — теперь даже крепче. И вжимается мне в шею. Я чувствую касание его губ. Но это не поцелуй. Это… у меня нет названия.

Несмело поднимаю руку и касаюсь его волос. Они неожиданно мягкие и слегка вьются. Он вздрагивает от моей ласки. Как будто она ему неприятна. Как будто слишком отвык. Я чувствую, как напряжены его руки — всё его тело.

— Да, ты права, малышка. — Говорит глухо. — Лучше даже не начинать.

И почему я снова, как дура, ждала чего-то другого… Моя рука безвольно падает. Я пытаюсь отстраниться. Он добавляет:

— Сейчас. Подожди. Не уходи. Дай мне ещё минуту.

И мы продолжаем сидеть так, неподвижно, ещё несколько бесконечных минут. Уже не объятие, уже бесплодная попытка удержать мгновение, которое мы упустили.

Как только он разжимает, наконец, руки, я немедленно сбегаю. Судорожно поправляю халат, подтягиваю плечо и завязываю пояс обратно, стараясь не смотреть на мужа. Боковым зрением всё же замечаю, что он снова откинулся на кресле и сидит так, неподвижно.

Спешно ретируюсь на кровать. Там обнаруживаю ещё одну подлянку от Тилль — на ней нет одеяла. Только тоненькая простынка, которой совершенно недостаточно, чтобы как следует укутаться или сохранить тепло холодной осенней ночью. Вот же!.. Интриганка бессовестная.

Халат решаю не снимать, кое-как забираюсь под простыню, натягиваю до подбородка.

Вытягиваюсь в струнку, крепко зажмуриваюсь.

Кажется, инстинктивно я легла на самом краю, заняла только левую половину этой огромной постели. Хотя кого я обманываю. Мне сегодня спать в ней одной. И можно, наверное, уже начинать себя ругать. Ну что мне стоило помолчать?.. Но сил нет даже на это, поэтому просто стараюсь поскорее уснуть. Пусть уже этот бесконечный день закончится!