class="p1">— Они не катались, — не сразу ответил он. — Очевидно, решили показать, что не боятся наших морозов. Это после того, как их погнали от Москвы.

— Неужели их погнали? — радостно переспросила Инна. — Люди что-то шепчутся, но я точно не знаю. «Украiнське слово» пишет, что они только выравнивают линию фронта.

— Вранье! Линию фронта не выравнивают с такими потерями. Наши войска освободили Ростов, Елец, Тихвин...

В конце квартала Инна повернула вправо, на Межигорскую.

— Ты много знаешь, Третьяк, наверное, слушаешь радио, связан с подпольщиками, — заговорила она, теснее прижавшись к нему. — Я прошу тебя: привлеки меня к какой-нибудь работе. Разве я не принесла бы вам пользы? А вы меня почему-то отталкиваете.

— Я отталкиваю?

— И ты. Ведь ты обещал прийти ко мне и не пришел. И мне запретил к вам наведываться. Почему?

Она поставила его перед необходимостью отвечать прямо. Но ведь это было невозможно, как невозможно и не ответить. Он сделал вид, что не понял ее. Свел все к личному.

— Наоборот, я тебя боюсь потерять, Инна. Иногда мне кажется, что ты поддерживаешь со мною знакомство только для того, чтобы иметь какую-то опору, а закончится война, вернешься в театральный институт, и я стану тебе не нужен. Правда ведь?

— Рано об этом говорить, — рассудительно ответила Инна.

Перед ними расстилалась Красная площадь — центр Подола. Сколько людей оживленно сновало здесь до войны! Колхозники торопились с причалов на Житный рынок, неся в корзинах клубнику, огурцы, помидоры, молодой картофель, фрукты, бидоны с молоком, цветы... Гости столицы бегали по магазинам, зная, что на Подоле можно приобрести все, что им нужно. Теперь Красная площадь лежала как белая пустошь, а люди если и проходили иногда, то жались к заборам, чтобы на случай облавы успеть поскорее забежать в ближайший подъезд. На здании «Киевэнерго» трепетало большое белое полотнище с черной свастикой.

Оттуда, где начинается Константиновская, вдруг послышался характерный шелест подошв, можно было различить доносившиеся глухие стоны. На площадь выходила колонна военнопленных, она двигалась медленно и уныло, как похоронная процессия. Люди были разуты, кое у кого грязные окровавленные повязки на голове, одежда некоторых едва напоминала красноармейскую форму. Колонну сопровождали автоматчики, растянувшиеся цепочкой.

Инна рванулась туда.

— Я побегу!

— Обожди! — Третьяк придержал ее за плечо.

Она все же старалась вырваться, хотела бежать к колонне.

— Посмотрю отца. Буду просить, чтобы его отпустили.

— Твоего отца нет в Киеве, — заверил Третьяк. — В противном случае он уже давно передал бы записку тете Любе.

Колонна двигалась дальше. Где-то в противоположном конце площади раздался выстрел.

— Что это? — вздрогнула Инна, ухватившись обеими руками за Третьяка...

— Кто-то выбился из сил...

— И его пристрелили?

— Да.

Выстрел будто подкосил Инну. Она побледнела, задрожала.

— Проводи меня, Третьяк, — попросила беспомощно, когда площадь вновь стала безлюдной. — Я должна проведать родичей тети Любы, они проживают на Боричевом Току, вон там, — повела рукой в сторону обгоревшего трамвая на поворотном кольце. — Одной как-то страшно.

Он проводил ее к парадному входу, на прощанье подал руку, долго не выпускал ее тонких пальцев, словно хотел как можно больше передать им своего тепла...

Когда на обратном пути он зашел на Житный рынок, там еще было полно людей. Одежду меняли на продукты, картошку продавали на штуки, за кусок хлеба или стакан соли запрашивали цену ручных часов. Киевляне уже голодали, а шел всего только первый месяц военной зимы. Что ждет каждого из них впереди?

Третьяк не присматривался, кто чем торгует, выбирал корзину, за которой не наблюдали, и опускал в нее листовку. Вторую, третью, пока не распространил все. Убедившись, что его никто не преследует, пошел домой.

У входа во двор еще издали увидел женщину, ожидавшую кого-то. Закутанная в большой платок, свисавший кистями чуть ли не до пят, в валенках, с круглой плетеной корзиной, висевшей дугообразной ручкой на согнутой в локте руке, женщина, видимо, озябла, потому что притопывала ногами и прохаживалась. На Третьяка бросила беглый взгляд, как смотрят обычно на случайных прохожих, но, когда он свернул в калитку, спросила:

— Скажите, пожалуйста, это не ваша мастерская здесь?

Он остановился.

— Моя.

Женщина — ей было лет пятьдесят — приблизилась к нему и спросила:

— Не смогли бы вы для меня подыскать квартиру?

«Пароль», — сообразил Третьяк и ответил, как надлежало:

— Я этим не занимаюсь, но попробую.

Проводил ее в мастерскую, закрыл дверь. Женщина сразу же направилась к печурке, чтобы согреть озябшие руки. Со вздохом сказала:

— Холодная.

— Я сейчас разожгу, — предложил Третьяк.

— Не надо. Я и так задержалась. Тороплюсь.

«Сколько их, вот таких женщин, порою даже более пожилых, чем эта, поднялись на борьбу с врагом! — проникаясь глубоким уважением к своей посетительнице, подумал Третьяк. — Они в большинстве своем не могут ни стрелять, ни другим способом защитить себя, и все же не боятся выполнять опаснейшие поручения, каждый день смотрят в глаза смерти. А дома, возможно, дети или внуки, которых они нежно любят. А часто и детей, когда они уже подросли, берут с собою. Нас всегда восхищало благородство декабристок. А как прославит история подвиги этих женщин!..»

Он спросил:

— Вам много?

— Штук шесть.

Достал из тайника и передал шесть гранат. Женщина ежно уложила их на дно корзины, присыпала соломой, ерху набросала свеклу, положила маленькие мешочки бутылку подсолнечного масла. Чистое, моложавое лицо родинкой на подбородке светилось радостью. Накинула платок, засуетилась.

— Спасибо, я еще наведаюсь к вам.

— Когда?

— Точно трудно сказать.

— Приходите.

Она еще дважды появлялась в мастерской Третьяка с же самой корзиной, взяла пять, потом восемь гранат, а он так и не знал (тех, кто пользуется паролем, не принято расспрашивать, кто они), что это была бесстрашная разведчица и связная многих подпольных групп Киева — беспартийная Елена Ивановна Ковязова. Каждые три-четыре дня она приходила в город из партизанских отрядов за людьми и оружием, вывела в отряды более ста советских патриотов, которым грозил арест, передала большое количество оружия, медикаментов. Однако в октябре 1943 года во время выполнения очередного задания партийного Центра