23

Тяжким ударом для киевлян и для подпольщиков было сообщение о том, что 29 октября 1941 года советские войска оставили Харьков. Особенно старалась геббельсовская пропаганда, расписывая это событие как еще один триумф немецкой стратегии блицкрига. Правда, несколько позже в Киеве появились листовки со сводкой Советского Информбюро, где было сказано, что в боях под Харьковом немцы потеряли до ста двадцати тысяч солдат и офицеров убитыми и ранеными, свыше четырехсот пятидесяти танков и бронемашин, свыше двухсот орудий разного калибра... Однако это не развеяло тягостного впечатления. Каждый думал с горечью: как далеко отступили наши! Неоккупированными остались на Украине лишь часть Донбасса да еще небольшие территории на востоке. Сдать индустриальный Харьков... Когда, когда же наконец произойдет долгожданный перелом в ходе войны?

Все внимание было теперь приковано к Москве. Подпольщики пользовались двумя источниками информации — сообщениями Совинформбюро и ставки главнокомандования гитлеровской армии. На этот раз данные обоих источников расходились лишь в деталях, а в основном были идентичны — бои шли на подступах к столице. Геббельсовская пропаганда трубила вовсю, что судьба Москвы должна решиться в ближайшие дни и фюрер уже издал приказ о подготовке к проведению парада своих войск на Красной площади. «Москву можно видеть в полевой бинокль», — писали корреспонденты немецких газет с театра военных действий.

Напряжение достигло своего апогея накануне 7 ноября, когда советский народ готовился отметить двадцать четвертую годовщину Октябрьской революции. Волновало всех, состоится ли традиционный парад войск на Красной площади. Весь мир затаил дыхание.

Праздник принес радость миллионам людей. Военный парад состоялся, и, как в предшествующие годы, его принимал Сталин. Прямо с Красной площади войска шли на фронт. Многочисленные звенья вражеских бомбардировщиков и истребителей делали отчаянные попытки помешать проведению парада, но противовоздушная оборона столицы совместно с военно-воздушными силами Красной Армии нейтрализовала эти попытки.

И все же напряжение не спадало еще долгие недели. Битва за Москву продолжалась с неослабевающей силой и ожесточением. Но вот одно за другим полетели в эфир обнадеживающие сообщения Совинформбюро:

«Ночью с 28 на 29 ноября части Южного фронта советских войск под командованием генерала Харитонова заняли Ростов...»

«Вчера, 9 декабря, наши войска заняли Тихвин, который был сдан десять дней назад...»

«9 декабря наши войска заняли гор. Елец...»

И вот — сенсационное. Передано оно было 12 декабря!

«В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС. ПРОВАЛ НЕМЕЦКОГО ПЛАНА ОКРУЖЕНИЯ И ВЗЯТИЯ МОСКВЫ.

С 16 ноября 1941 года германские войска, развернув против Западного фронта 13 танковых, 33 пехотных и 5 мотопехотных дивизий, начали второе генеральное наступление на Москву.

6 декабря 1941 года войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери...»

Третьяк поспешил на улицу. Хотелось увидеть, как восприняли последние новости киевляне и как — враги. Этот день, безусловно, войдет в историю, и разве можно не запечатлеть в своей памяти живую действительность, связанную с таким событием. Фашистский зверь еще очень опасен, хотя он и получил первую тяжелую, чуть ли не смертельную рану...

Ночью намело снега, и Глубочицкая напоминала недостроенную улицу, где еще не было ни тротуаров, ни мостовой, ни трамвайных путей; она лежала ровная, как полигон. Проходили люди, и каждый оставлял по себе след, как первопроходец. Когда-то на фоне сугробов ярко играли красные косынки и шапочки, зеленые, бордовые, синие женские пальто, теперь же доминировали два цвета-антипода — белый и черный. Как символ несовместимости жизни и смерти, символ фашизма.

Неподалеку от Житного рынка он стал свидетелем удивительной сцены. От Днепра по улице Нижний Вал неслись одни, другие, третьи розвальни в пароконных упряжках, затем, развернувшись перед кинотеатром «Колос», не сбавляя скорости, умчались в противоположную сторону по Верхнему Валу. А в санях сидели по два и по три немца, оголенных до пояса. От мороза они раскраснелись, и когда лошади взбивали копытами снег, создавалось впечатление, что тела их дымятся. Это было ошеломляющее зрелище, похожее на цирковой номер. Лишь позднее зрители уразумели, что к чему. Гитлеровцы, видимо, решили продемонстрировать, что им не страшна прославленная русская зима с ее лютыми морозами, и выпустили напоказ наиболее закаленных своих вояк.

Кортеж скрылся, люди обменивались впечатлениями:

— Поехали горчичники прикладывать...

— А под Москвой не выдержали...

— Жарко стало им, вот и улепетнули сюда...

«Ишь, Москву упоминают, все прослышали, — удовлетворенно подумал Третьяк. — Видать, не от хорошей жизни гитлеровцы бросаются на такие фокусы».

Неожиданно кто-то прикоснулся к его плечу.

— Третьяк...

Увидев Инну, он сначала подумал, что это ему мерещится, что она исчезнет так же мгновенно, как и появилась. Но перед ним были прозрачно-синие глаза, из-под платочка выбивались пряди каштановых волос, полные губы слегка раскрыты, будто они еще произносят последний слог его фамилии: я‑а‑а... Прошло несколько мгновений, а дивное видение не исчезало, значит, это была уже реальность, перед ним действительно стояла Инна. И когда он окончательно поверил в это, его грудь залила волна радости.

— Ты?

Она улыбнулась.

— Второй раз слышу этот странный вопрос. Неужели за время, что мы не видимся, ты успеваешь забыть мою внешность. Или я, может быть, сильно изменяюсь?

Он уже успел овладеть собой.

— Нет, ты одинаковая, Инна, такая же, как была. Но я всегда приятно удивлен, когда встречаю тебя. Тем более сегодня. Мог ли надеяться, что встречу тебя на Подоле?

— А думал обо мне?

— Думал.

— Вот я и услышала твой зов.

Направились в сторону Днепра. Шли безлюдной аллеей, обсаженной деревьями. Здесь на снегу еще не отпечатался ни один след. Третьяк взял Инну под руку. На ней легкое пальтецо, у него тоже не на меху, — так им будет теплее. Известно и то, что влюбленные пары вызывают меньше подозрений.

— Третьяк, зачем эти немцы выехали кататься полуголыми, как клоуны? — спросила Инна. — Ведь так и до воспаления легких недалеко.

Пальцы ее рук закоченели, стали как ледышки, он спрятал их в своей руке. Почти не вдумываясь в смысл ее слов, он только наслаждался звучанием ее голоса. Ему нравилось даже то, что она обращалась к нему по студенческой привычке, называя фамилию. Вообще ему все в ней нравилось.