Поддубный продолжал допрос:

— И какого же дьявола вас принесло сюда с Буковины?

Оправившись после шока, полицай картинно выпрямился.

— Чтоб вместе с немцами бороться против общего врага, то есть большевиков, сделать Украину самостийной.

— Но ведь эти большевики — тоже украинцы, — поймал его на слове Поддубный.

— Они советские, непочтительно относятся к нам, представителям нового порядка.

— Сдачи дают? — Чувствовалось, что Поддубный кипит от злости. — Значит, твоему сердцу ближе немецкие фашисты? Те, что расстреливают невинных людей, вывозят их на каторгу в свой рейх? Что грабят наши богатства? С кем же ты будешь строить эту самостийную Украину, Украину без народа?

— Сперва мы одни, потом подрастут новые поколения...

— Ясно. — Поддубный с минуту помолчал, подумал. — А что, если бы я предложил тебе перейти на сторону подпольщиков, искупить свою вину. Согласился бы?

Полицай снова принял картинную позу.

— Нет. Я присягал на верность пану Войновскому.

— Значит, и дальше будешь расстреливать детей, женщин?

— Это зависит от пана куренного...

Поддубный, не в состоянии сдержать себя, топнул ногой.

— Хватит! Пошли!

— Куда? — уже без гонора, обеспокоенно спросил «самостийник».

— Отведу в полицию. Надо же удостоверить, что ты не добровольно передал нам шинель и оружие, а под принуждением. — На ходу кивнул Третьяку: — Следи за этим, я скоро вернусь.

Роль следователя теперь взял на себя Третьяк.

— Ты тоже из этой компании? — спросил у полицая. — Сколько лет? Фамилия?

— Девятнадцать. Титаренко я, — дрожащим голосом ответил полицай; видно, перепугался, слушая предыдущий допрос. — А живу на Шулявке.

— Комсомолец?

— Да.

— И завербовался в полицию?

Полицай рассказал интересную историю. На Зоологической улице по соседству с ним проживал рабочий авиазавода, открытый враг советской власти. С приходом оккупантов стал полицаем. Однажды встретил Титаренко на улице и начал запугивать его: «Иди в полицию, пока не поздно. Ты же комсомолец, должен спасать свою шкуру»... Паренек испугался, другого выхода не нашел, надел полицейскую форму.

«Это тот, что агитировал и меня», — подумал Третьяк, вспомнив «добродетеля», повстречавшегося ему у райуправы. Коварный негодяй, он все же достиг своего: опутал тенетами интриги свою жертву. И уже не только ненависть, но и сочувствие к заблудшему парню проснулось в душе.

— И как же, нравится тебе служба в полиции?

Полицай искренне удивился:

— Чем же может понравиться? Там бандиты.

— А почему же не бросаешь их? Или своего наставника боишься?

— Нет. Полицая, сагитировавшего меня, уже нету. Кто-то подстерег его возле дома и проломил голову железным шкворнем. А служить у них я не буду.

Разговор пришлось прервать. Пришел Поддубный, возбужденно рассказал:

— Попытался бежать, гад. Но я успел подставить ему ножку, он и растянулся на земле, как колода. На земле и прикончил его, послал на тот свет. Не хотел жить среди людей, так пусть жарится в аду. Ну, а этот что?

— Этот с Шулявки, — ответил за парня Третьяк.

— Неужели?! — с угрозой в голосе и с удивлением воскликнул Поддубный, больше с угрозой, чем с удивлением. — Ах ты ж балбес, ах ты ж мерзость! Да как же ты посмел опозорить славную Шулявку! Красногвардейцы нашего района под командованием Довнар-Запольского выступали против Центральной рады на стороне арсенальцев, помогали Красной Армии гнать деникинцев из Киева, шулявский рабочий батальон сражался против банд Зеленого в Триполье. Знаешь, когда это было?

— В мае девятнадцатого года.

— Верно. А ты... что ты прибавил к их славе? В полицию поступил, чтобы мучить наших людей? Позор!

— Я не по своей вине, меня запугали, — оправдывался парень чуть не плача. — Пусть повесят, а в полицию теперь не пойду. Мама тоже уговаривала не идти к ним.

— А мы тебя не уговариваем, — со злостью уточнил ддубный. — Свернем твою глупую голову, вот и весь разговор. Скажи правду, как на духу. Будучи полицаем ты убил хоть одного человека?

Паренек даже попятился.

— Да вы что... Да меня бы и мама прокляла. Я ни разу и не выстрелил, даю честное слово.

— О чести помолчи, — резко оборвал его Поддубный. Честь в полицейской форме не ходит. Может, арестовал кого-нибудь или бил?

— Никого!

— Ну, что с ним делать, с таким дураком? Разве и его отвести в полицию? Или отпустим?

— Пусть идет, — поторопился сказать Третьяк, понимая состояние, в котором находился их пленник. — Предупредим, однако, чтобы во второй раз не попадался.

— А попадешься, — продолжал Поддубный, — тогда пеняй на себя. Заруби себе на носу, дурень: ни один предатель не избежит кары нашего народа. Ясно? Мотай домой!

— Спасибо, товарищи! — горячо вырвалось у парня. Пожал бы вам руки, но пока еще не заслужил. Теперь я стану честным, вы можете проверить. — Назвал домашний адрес. — А эти бандиты обо мне еще услышат...

Когда он ушел, друзья, не сговариваясь, вместе сели на землю, хотелось отдохнуть, сбросить нервное напряжение. Поддубный вытянул ноги, руками уперся в землю, как подпорками. Так он делал после тренировок, когда был игроком заводской футбольной команды. Третьяк полулежал, упираясь локтями в землю. По стадиону пробегал прохладный ветерок, приятно освежал лицо. Над силуэтами домов повис круглый месяц, казалось, что там плыл черный корабль с единственным освещенным иллюминатором. Спокойствие ночи изредка тревожили одиночные выстрелы.

— Леня, а ты твердо веришь этому пацану? — спросил Поддубный.

— Твердо.

— Я тоже. Готов сегодня же принять парня в нашу группу.

— Э, нет, это уже не отвечает правилам подбора кадров для такой работы, — шутливым тоном заметил Третьяк, а сам тайно порадовался за своего друга. Несмотря на предательство некоторых, на суровую школу подполья, довоенный секретарь райкома комсомола Поддубный сохранил в себе глубокую, чистую веру в людей. Только бы она его не подвела…

Домой возвращались заранее намеченным маршрутом, исключавшим встречу с патрулем. Возвращались радостные. Радовались не только тому, что раздобыли для подполья оружие и полицейскую форму; сами того не предвидя, они выполнили еще