коленях рядом, с прекрасным ярким румянцем на щеках и парой тренировочных мечей в руках, а манекен перед ней практически плакал от облегчения, вызванного минутной передышкой.

Мичи улыбалась, и пряди волос цвета воронова крыла прилипли к потному лицу. Акихито тоже улыбался, большие руки сжимали шкатулку из сосны, украшенную причудливыми тонкими узорами, – футляр для свитков с рельефным изображением цветущей вишни и иероглифами, означающими слово «истина».

Мичи взяла коробку, поклонилась, стоя на коленях, и засмеялась. И смех прозвучал, как музыка. Акихито неуклюже поклонился в ответ, покраснев, а девушка быстро поднялась, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку, легко положив одну руку здоровяку на предплечье.

И бабочки в животе Ханы сложили крылышки и умерли, а сердце превратилось в кусочек льда, с лица исчезла улыбка, и не осталось ничего. И никого.

И она – никто.

Она уходила так быстро, как только могла, стараясь не переходить на бег, взглянула на запястье, где тонкой голубой ниточкой прямо под кожей бился пульс.

И никто, кроме меня.

Пару часов спустя она стояла перед зеркалом, и глаз щипало из-за осветлителя волос. Воздух пропитался банным паром, полотенце было дважды обернуто вокруг тела, тоненького, как палец, из-за многолетних лишений. Хана уставилась на себя, взгляд скользнул вверх от ступней к едва заметному, но изящному изгибу бедер, к почти плоской груди.

Кожаный ремешок на шее, крошечный олень с рожками в форме полумесяца, встретивший ее взгляд с невысказанными вопросами в глазах.

Заостренный подбородок на плутовском лице. Точно такой же, как у брата. И как у матери. Лоскут кожи поверх пустой глазницы, оставшейся после Джентльмена – босса якудза с мертвым взглядом и клещами в руках. Воспоминание о нем заставило девушку задрожать. При мысли о Дакене глаз наполнился слезами. А образ Джуро заставил их пролиться. Мягко светящаяся радужка цвета розового кварца, раскрывающая тайну ее происхождения.

О том, кем она была на самом деле.

Танцующая с бурей?

Или Зрячая?

Взор ее упал на волосы, мокрые и прилизанные. В памяти вспыхнули детские воспоминания о том, как мать красила их. С того самого времени, как она научилась говорить, Хану заставляли притворяться кем-то другим. Золотистые локоны скрывали черной краской, молочно-белую кожу оправдывали фантазиями о наследии Кицунэ. То была жизнь во лжи. Которую повторяли так часто, что Хана начала в это верить.

И Хана стала настолько одержима желанием скрыть правду, что до сих пор не узнала, в чем в действительности та заключалась. Кроме Кеннинга. Кроме нечистоты, которую гильдийцы приносили в жертву у Пылающих камней.

Но наконец-то с правды об ее крови сорвали черную вуаль. И теперь Хана открыто смотрела на нее: непослушные рваные локоны, приглаженные тяжестью воды после ванны, ниспадали на высокие скулы и обрамляли глаз из сияющего розового кварца.

Красивые светлые волосы.

И в ее сознании прогремел гром. Забились, словно сердце, крылья. Рожденная бурей ярость разрасталась внутри подобно урагану.

Хана захотела стать не просто тенью Танцующей с бурей, не просто девушкой, на которую другие смотрят только когда нет рядом Юкико.

С момента рождения Хана боролась. За каждый вздох. За каждый огрызок или клочок. Но сейчас на волоске висело будущее целой страны. И если Пётр не лгал, она обладала силой, с помощью которой можно было действовать.

И даже выяснить, кто она такая на самом деле.

Увидеть. Понять.

Хана провела пальцами по изначально светлым волосам, уже не скрытым краской, глядя на девушку, которая в ответ смотрела на нее. Девушку, которую она пока не знала. И никогда не трудилась узнать. Но она всегда находилась, надеясь увидеть сегодняшний день.

Прочувствовать правду. И этот момент.

Сквозь бурю Хана потянулась к далеким мыслям Кайи.

Ты хочешь полететь со мной?

– ВСЕГДА. КУДА? —

Хана дотронулась до зеркала, прижав ладонь к стеклу. Девушка, которую она не знала, сделала то же самое.

Домой.

От стены станции Киген эхом отдавалось шипение поршней, яростных струй водяного пара, клокочущих выхлопных газов. Вдоль платформ выстроились мальчики со свежими лицами, в доспехах без единой царапины, с новым, только что выкованным оружием в руках, кашляющие от клубящегося дыма. На глазах – защитные очки с темными стеклами, чтобы скрыть испуганные взгляды. Рты прикрыты платками грязно-алого цвета, чтобы спрятать бескровные лица. Взводы бусименов, набранных в трущобах старого доброго Кигена, которым обещали регулярное питание, место, которое можно было хотя бы называть домом, и дело, настолько славное, что за него стоило умереть.

Йоши наблюдал за ними, пока поезд, содрогаясь, тормозил, и качал головой.

Железнодорожные линии еще работали, доставляя солдат на север. Но когда поезд помчался обратно в Киген, вагоны были практически пусты, и несколько звонких монет, вложенных в ладонь кондуктора, позволили Йоши купить место в скоростном составе, идущем на юг. И вот он здесь, ступил на платформу, нырнул в толпу, которая скоро станет «фуражом для машин», натянул на голову широкополую шляпу в форме чаши и поблагодарил всевозможных богов, которые могли его услышать, что это не он вытянулся в струну здесь, в строю на платформе, а – они.

– Желаю удачи, джентльмены, – пробормотал он, пробираясь сквозь лес копий.

Возможно, кто-то из мальчиков и услышал его, но никто не ответил.

Йоши вышел на задымленный бульвар, испытывая искушение вдохнуть поглубже, но знал, что позже пожалеет об этом. Посмотрел на город, где вырос, на переулки, где прежде бегал, на улицы, которые называл домом. На полуразвалившиеся выгребные отстойники Даунсайда, окутанного выхлопными газами и грехом. На искореженный перерабатывающий завод, плюющийся в серые грозовые тучи черными струями. На пятиугольную башню капитула Кигена. На Рыночную площадь и Алтарь чистоты, где гильдийцы сжигали детей, оглашающих криками небеса.

Йоши увидел, что все стены оклеены плакатами, помеченными печатью Первого Бутона.

«В выходные дни каждому верноподданному гражданину, который идет путем праведности и добродетели и приведет любого нечистого для суда на Пылающих камнях этого города, будет выдана одна и две трети меры чи и сумма в пять железных кука».

Туда-сюда сновали люди, спрятав клинки под одеждой. На улице валялся сломанный автоматический глашатай Гильдии, рассыпав заводные кишки по разбитой мостовой. Среди дыма и пепла бродили нищие монахи, обещая утешение, но не принося его. Из переулка раздались крики – ритмичный гимн насилию. Голодный ребенок взывал к миру, которому было абсолютно все равно.

Сердце Шимы. Ее могущественная столица. Этакая грязная шлюха с ободранными коленями по имени Киген.

Как же он любил ее.

Йоши проник в Кеннинг в поисках легиона блохастых паразитов, ползающих по внутренностям города, как вши. Он ощущал их повсюду, гладких, голодных, и