всего, – сказал Фауст. – То, что приходит из детских кошмаров. То, что живет в вас. Лапка призывает тайный страх в эту реальность. Из бездны вашей души. Вам знакомо это существо, эксперт Чернова?

– Плевать на зверей из снов, – сказала я быстро, чтобы не выдать себя. – Как вы проделываете свои фокусы?

Он ласково поглаживал головку спящей Аурики. На щеках девочки появился здоровый румянец.

– В обмен за глаза, так сказать, я получил способность видеть чуть больше, чем люди. И немного глубже.

– Эхолокация? Как у дельфина? – спросила я. – Это антинаучно!

– Я тоже так думаю, – согласился Фауст.

Зато это многое объясняло. Забывчивость Юры Замахина, который не помнил, как позвал меня к «высокому начальству». Умение Фауста быть везде, где нужно, и узнавать все, что нужно. И мою покорность его воле. Вот в чем дело: он сканировал людей и управлял ими, если хотел. Хорошо хоть, сам был человеком из плоти и крови.

Аурика глубоко вздохнула и улыбнулась во сне. Фауст что-то тихо шептал, склонившись над ней. Сожженный комок шерсти унес ветер, на земле остался желтый кругляш.

И тут я прозрела. Слепа была я, а не он.

– Моя монетка!..

– Вы проницательны, эксперт Чернова, – сказал Фауст, не поворачивая головы.

Какой мерзавец!

– Что вы сказали Аурике? Что тетя посадит папу в тюрьму?

– Зверю надо указать, кого забирать.

– Все, что вы говорили, – обман глупой дурочки, меня?

Я не могла больше сдерживаться. Как это можно было называть? Это можно было называть предательством. Ясный факт: я была наживкой. Чтобы поймать большую рыбу.

Как же мне захотелось дать ему по его спокойной роже, растоптать проклятые очки или разорвать его самого на части. Может, зря я помешала зверю?

– Ты использовал меня как приманку! – воскликнула я, от ярости переходя на «ты».

– Иного выхода не было.

– Как червяка! – крикнула я, хотя это было и глупо.

– Никто, кроме вас, не смог бы, эксперт Чернова.

– Ты знаешь, чего мне это стоило?!

– Я честно предупредил: убийцу должны остановить вы.

– Это подло…

Он не ответил. Он гладил ребенка.

Аурика вздрогнула, открыла глаза, пришла в себя. Она улыбалась и ничего не помнила. Наконец, совсем проснувшись, она спрыгнула с колен Фауста и как ни в чем не бывало побежала в парадную.

Фауст встал. И ушел.

Все, что я знала, все, во что верила, было не тверже ряби на воде. Фауст дунул, и все исчезло. Зачем он так поступил со мной, слепой негодяй? Обманул и скрылся.

Но теперь я твердо знаю: он вернется. Стоит мне только его позвать…

Щелкунчик

Белая ночь растеклась в раннее июньское утро 2008 года. Свинцовые тучи зависли над Петербургом саваном, грозя прорваться потопом. Серый мрак смешал дома и крыши, пустые улицы и одиноких прохожих. Ветер стих, но зябкий, не летний холод пробирал ознобом. Носились неясные шорохи, словно стук коготков по жести.

В тумане над каналом Грибоедова виднелся дом грязно-бордового окраса. Лепнина декора отваливалась ломтями, а куски водосточных труб соединяли потеки ржавчины. Дом требовал ремонта. Вместо него повесили вывеску «Отель ”У Достоевского”». Мрачный классик к этому строению отношения не имел, но туристам название нравилось. Ничем иным отель не выделялся из десятка подобных ночлегов вокруг Сенной площади.

На набережную канала выскочила черная машина с шашечками такси, протиснулась сквозь припаркованные как попало автомобили и с визгом затормозила под нависающей буквой «У». Водитель затребовал сто долларов. Ему вежливо напомнили, что договор шел о сумме вполовину меньше. Он стоял на своем, пока не получил зеленую бумажку. Поднести вещи отказался, заявив, что это не его работа. Обдав засохшей пылью, такси скрылось в тумане. На тротуаре осталась молодая женщина с рюкзаком и огромным чемоданом, к которому тут же пристроилась девчушка лет двенадцати, собираясь спать на ходу.

Женщина осмотрелась. Набережную, ближайшие перекрестки и видимый кусок Сенной площади изучала так внимательно, будто сверяла с картой. Разбудив сонного ребенка, закинула на плечо рюкзак, подхватила чемодан и легко одолела ступеньки.

В темном холле она разбудила мальчишку-студента, дремавшего на клавиатуре ноутбука. Не выразив дежурной радости, портье зевнул, почесал футболку, на которой мыши распивали пиво, сказал, что номеров нет. Женщина назвала код бронирования. Портье постукал ногтем по клавиатуре, опять зевнул и потребовал документы. Из американского паспорта переписал русскую фамилию, отказался прокатывать American Express, принял Visa, швырнул на стойку ключ, такой древний, как сам дом, и потерял к гостям всякий интерес. Подхватив багаж, а другой рукой – засыпающую девочку, женщина поднялась на этаж.

Сайт бронирования обещал очаровательный уголок в самом сердце Петербурга, «где каждый камень помнит о богатой истории», в придачу комфорт, уют, разумные цены и чудесный вид из окна. Открылась узкая комнатенка, пропитанная запахом грязных носков. Окна, выходившие на глухой дворик с помойкой, кое-как закрывал дырявый тюль. К стенам приткнулись раздельные кровати, застланные серыми одеялами. Постельное белье, застиранное до грязно-желтого цвета, сложено стопкой на подоконнике. Дверца платяного шкафа, держась на одной петле, жалобно попискивала. Над краном горячей воды скотчем приделано объявление: «Отключено до сентября». Уют не произвел на американских леди впечатления. Ребенок еле доплелся до кровати и упал не раздеваясь, пробормотав: «Зачем мы сюда приехали, Кэт».

Женщине был нужен этот отель.

Не тронув багаж, она присела на краешек матраса. Десятичасовой перелет из Чикаго с жесткой турбулентностью над Балтийским морем не заметила. Она сказала себе: «Обратного пути нет, ты должна идти до конца. Иначе всю оставшуюся жизнь не простишь себе». В полете она читала детектив про сыщика Ванзарова из давней Петербургской сыскной полиции. Запоминала его методы.

Сняв наручные часы, она дала себе ровно сто двадцать секунд тишины и покоя. Чтобы придержать обороты нервного напряжения, все более овладевавшего ею. Она стала медленно дышать, как научили, стараясь вычистить из головы все мысли.

Ее звали Кэт.

В свидетельство о рождении, выданном в Ленинграде, она была записана «Екатерина Ивановна». Сколько себя помнила, всегда была Кэт. Так она захотела. В Америку попала в годовалом возрасте, где родители спасались из-под обломков Советского Союза. Смогла вырасти нормальной американкой. Только язык сохранила. Дома с ней говорили по-русски и заставляли читать русских классиков. Кэт всегда считала это блажью стариков: знать трудный славянский язык в современном мире бесполезно. Внезапно язык пригодился. Иначе она бы не решилась.

Время вышло.

Стараясь не разбудить Ани, Кэт раскрыла чемодан. Переоделась в удобные джинсы, прочные кроссовки, плотную футболку, накинула спортивную куртку, потрогав левый рукав, словно в нем что-то скрывалось, натянула бейсболку и превратилась в обычную девушку из толпы, каких