Я слышу твердые шаги Марка слишком скоро, чтобы не понять, что профессор ошивался где-то поблизости и ждал своего часа. Не оборачиваюсь, что нисколько не заставляет мужчину сбросить темп. За секунду до волоски на моих руках электризуются и вытягиваются вверх, словно маленькие антеннки, а потом меня без спросу обнимают, прижимая спиной к груди, и целуют в затылок.

Стоило бы возмутиться самопроизволу, что я и собираюсь сделать, но не успеваю и рта раскрыть.

— Все, что ты мне там наговорила — полная чушь! — говорит Горский безапелляционным тоном. — Я с самого начала относился к тебе серьезно. Возможно, даже серьезней, чем ты сама.

Марк слегка отстраняется, но лишь для того, чтобы развернуть меня лицом к себе.

Выглядит не очень.

Лицо осунулось, под глазами тени, сами зрачки черны, словно космические дыры. Они меня затягивают в свою неизвестность, где с одинаковой вероятностью можно как попасть в рай, так и безвозвратно сгинуть, обратившись в пустоту.

Его взгляд ласкает, ищет известные только профессору ответы в дрожании моих ресниц, в малейших изменениях мимики, в немигающих глазах.

Боже, с каким трудом сохраняю невозмутимость на лице. Сейчас, после разговоров с Лилей и отцом, на Марка хочется злиться больше всего. И вижу по нему, что он всецело готов принять удар на себя. А еще вижу решительность, с которой Горский будет отражать каждую атаку.

Пусть у тебя все получится, Марк.

Убеди меня.

Хотя, конечно, вряд ли.

— Прости меня, Вика. Прости, пожалуйста, что причинил тебе боль, — смотрит прямо, открыто, с надеждой.

Что ж, начало неплохое.

Мне даже нравится.

Но одного «прости» безмерно мало.

Мотивы, Горский. Мне нужны мотивы.

Его горячие руки скользят по моим голым плечам. Мягко. Нежно. Спускаются к прохладным ладоням, переплетая наши пальцы. Этот жест получается чересчур интимным. Настолько, что хочется одернуть руки и отстраниться, но Марк не позволяет, держит крепко.

Сбежать не получится.

Даже если захочется.

Молчу.

— Во-первых, ни для кого я тебя не берег! И уж точно не собирался отдавать тебя Васе! — кривится на имени братца, как будто лимон проглотил.

Убедительнее, Марк.

Пока не очень получается.

— Угу… — не могу удержаться от язвительного тона, — Именно поэтому так и не трахнул.

— То есть было бы лучше, если бы я тебя, как ты говоришь, трахнул? Там, в чулане? Или на столе институтской кафедры? Или в ресторане в кустах? Или в машине? И тогда между нами сейчас все было бы в порядке?

Теперь уже кривлюсь я.

— Все было бы в порядке, если бы сказал мне правду! А ты видел, что я влюбилась и все равно молчал!

— Я видел, что ты бесилась, Вика! Ни с того ни с сего, в один прекрасный день вспыхнула, словно спичка на сеновале, и принялась безжалостно выжигать мою душу!

— Нельзя выжечь то, чего нет!

— То есть, по-твоему, я бездушный ублюдок?

— По-моему… ДА!

Повисла пауза. Я пожалела о сказанных словах в ту же секунду, но откатить обратно время невозможно.

Слово — не воробей.

Это известно.

Марк выпустил мои ладони, отчего страх, что он сейчас попросту развернется и уйдет, медленно сжал мое горло.

Не хочу, чтобы уходил!

Хочу, чтобы до посинения орал, что любит!

Он растер руками лицо, глубоко вдохнул и выдохнул. А затем сделал нечто прямо противоположное моим ожиданиям — слегка наклонился и, обхватив бедра, поднял на руки.

— В ногах правды нет. Присядем, малыш. Разговор будет долгим, — спокойным тоном заявил профессор и потащил меня к дивану.

Ловко перехватив слабенько трепыхающееся тельце, Горский сел и устроил меня на своих коленях. Ажурная юбка провокационно задралась, обнажая кромку чулок на разведенных в стороны ногах, и мне захотелось ударить Марка за наглость, но мужчина никак на зрелище не отреагировал, а лишь принялся укрывать меня пушистым пледом.

Стало даже как-то обидно.

Захотелось ударить его с удвоенной силой.

— Сначала мы поговорим, мисс Беккер, — строго говорит Марк, явно подслушав мои мысли.

И вот это его «сначала» ударом шокера прошлось по натянутым нервам, потому что давало надежду на «потом».

«Сначала»…

«Утром — деньги, вечером — стулья!»

Да?

«Сначала поговорим, а потом…»

Что же потом?

Мамочка дорогая!

Я ВООБЩЕ-ТО БЕЗМЕРНО ЗЛА!

Главное, не забыть об этом, пока он сидит тут теплый и до одури охренительно пахнет!

Укуталась в плед, как голубец в капусту, создавая механическую преграду между нашими телами и намеренно лишая собственные непослушные руки возможности предать меня и перебежать к врагу на грудь или широкие плечи.

Марк, бездушный ублюдок, Робертович бесцеремонно засунул руки под плед, нашарил там мою попу, скользнув своими горячими ладонями по ногам, и резко притянул к себе поближе.

Настолько близко, что я почувствовала твердость его мыслей.

СВОЛОЧЬ.

Сам мужчина расслабленно облокотился на диван, откинув немного устало голову на спинку.

Красивый такой.

Жалко, что козел.

— Я не буду отрицать, что всегда знал, кто ты. Но все же хочу пояснить, кем ты была ДЛЯ МЕНЯ… Мы с Васей рано потеряли родителей. Мне на тот момент было пятнадцать, ему едва исполнилось восемь. Помимо собственного горя на меня обрушилась еще и ответственность за него. Вася всегда был неразговорчивым, а после смерти родных и вовсе замкнулся. Стал похож на дикого волчонка. Раньше мы не очень часто общались, все же существенная разница в возрасте… поэтому нам пришлось, прежде всего, научиться понимать и принимать друг друга. Признаюсь, это было сложно. Заслужить доверие, стать опорой, когда ты сам растерян и раздавлен…

Было видно, что Марку тяжело даются воспоминания. На виске ускоренно пульсировала жилка, а пальцы профессора машинально нервно поглаживали мою кожу.

— Я это к чему вообще говорю, — выдыхает он. — Взаимопонимание с Васей далось нам обоим огромным трудом, зато впоследствии у нас никогда не возникало разногласий. Когда брат восторженно упомянул, что влюбился, мне осталось только порадоваться за него. Немало удивился, правда, когда узнал, что избранница малышка Виктория Беккер.

— Ты ведь знал меня, когда я была еще совсем маленькой, да?