Устроившись на уютном пружинистом диване, позволила себе расслабиться окончательно. Физически и морально вымотанный организм требовал перезагрузки. Думать о произошедшем я сама себе запрещала, берегла остатки нервов.

Я смотрела в прозрачные окна на простирающиеся дали, голые деревья, пологие склоны, присыпанные белой пудрой скудных осадков и далекие желтые огни соседней деревушки, скользила взглядом по виднеющемуся вдали старому хвойному лесу, черному пятну незамерзшего озера и… ни о чем не думала.

Кажется, я достигла нирваны.

Внутри не осталось ни желаний, ни боли, ни страданий…

Мир застыл вокруг. Застыло время. Застыла я.

Из состояния глубокого ничего меня выдернул странный грохот и невнятное чертыхание. Кто-то явно намеревался нарушить мое уединение.

Сначала из мрака показалась темная макушка, затем стройная фигурка и тонкие руки, которые удерживали плетеную корзину.

Гретхен.

Увидев меня, девушка как будто удивилась.

— О. Привет. Тебя там все ищут. — бодро сказала будущая мамочка, скидывая свои балетки и направляясь прямиком ко мне.

— А ты, стало быть, нашла, — буркнула ей в ответ.

— Пфф… Вот еще! Ты и так меня достала за последние дни, — комната освещалась лишь луной, но я отчетливо разглядела, как девица капризно закатила глаза.

— С чего бы это? Мы даже не общались.

— Ой, твой Горский весь мозг вынес, возомнив, что он Пиноккио, а я его Совесть. Больше суток в пути! Клянусь, я блевала не столько из-за токсикоза, сколько из-за нудных монологов, которыми он меня пичкал!

— Он НЕ МОЙ.

— Как скажешь, подруга.

— Знаешь, я не хочу о нем говорить. Вообще говорить не хочу…

— И слава богу! Я и не собиралась! Я, кстати, Гретхен. Но ты можешь звать меня Грета.

— Вика.

— Ха! Думаешь. Хоть кто-то здесь не знает твоего имени?!

Я обиженно надулась. Грета и не думала проявлять сочувствие, участие или поддержку. Кажется, ее вся ситуация забавляла и раздражала одновременно.

Она поставила корзину на столик и принялась выгружать из нее прямо на диван пластиковые контейнеры с едой, аналогичной той, что служила угощением на вечере.

Той, что мне так и не довелось попробовать.

Грета снимала крышки, и воздух наполнялся ароматами еды, заставляя ощущать смертельный голод.

Все морально-этические и душевные переживания растворились в желудочной кислоте, оставляя лишь острое желание есть. Базовое. Инстинктивное.

Грета, словно радушная хозяйка банкета, плюхнулась напротив меня со словами «налетай, подруга».

Несколько минут мы безмолвно поглощали деликатесы. Клянусь, еще никогда еда не приносила мне столько удовольствия. Она словно лечила мои внутренние раны. Затыкала дыры от осколочного ранения разбитым сердцем.

Недаром говорят, сыт — весел, а голоден — нос повесил.

С каждым кусочком колбасы жизнь неумолимо становилась лучше.

И в голове стала проскальзывать мысль, что все не так уж и плохо.

— Знаешь, где мы? — спросила Грета, жуя фруктовое канапе в прикуску с пармской ветчиной.

— Где?

— Трауэр-турм!

— Башня Скорби?

— Угу.

— Тут слишком красиво, чтобы скорбеть…

— Это теперь. Раньше тут держали нерадивых жен, непослушных дочерей и строптивых невест графы фон Беренгофы. Дедушка Гера тут все переделал, но сути своей это место не изменило. Мы все сюда приходим грустить…

— Тебе грустно, Грета? Ты поэтому сюда пришла?

— Ну… не то чтобы погрустить… там внизу все с ума посходили… бесят… хотела пожрать в тишине и зарядиться космосом.

Он ее откровенности и простоты общения веяло семейным теплом, словно мы давно друг друга знаем и для нас совершенно обычное дело сидеть здесь и есть в темноте, словно тараканы.

— Что будешь делать теперь? — спросила Грета, осторожно поглядывая на меня из-под густых черных ресниц.

— Не знаю, — совершенно честно ответила я.

Мой голод давно утолен, а Грета продолжает поглощать закуски, как не в себя, жмурясь при этом ласковой кошечкой. Расквитавшись с едой, она смахнула опустевшие контейнеры обратно в корзину и, словно заправский фокусник, извлекла откуда-то снизу огромный плюшевый плед.

Зажгла толстые белые свечи. Вытянула термос и налила в его крышку ароматный травяной чай.

Так мы и сидели, погруженные в собственные мысли, укутанные тишиной и плюшевым коконом, попивая чай из одного стакана.

Но вновь идиллию вечера нарушил грохот с лестницы, и вскоре показалась темноволосая голова на широких плечах…

— Пошел вон отсюда, Марк! — завопила Грета прежде, чем я успела что-либо сообразить. — Это женская территория, Горский. И всем, у кого больше одной головы, вход сюда воспрещен!

— Вика здесь? — взволнованно спросил Марк, а мое глупое сердце забилось чаще — ИСКАЛ.

— Вика здесь, да не про твою честь! Вали, давай!

— Вик, малыш, давай поговорим? — настойчиво предлагал Марк, однако, попыток приблизиться не совершал, словно мы находились под защитой внутри магического очерченного мелом круга.

— А нет никакого малыша, Марк Робертович, — спокойно ответила ему я, поражаясь собственной выдержке, — Сдох, отравленный ложью и предательством.

— Вика…

— Марк, клянусь, если сию минуту ты не унесешь отсюда свои ноги, меня стошнит прямо на ковер, и убирать все это будешь ты! — не сбавляла оборотов Грета, за что я была ей искренне благодарна.

Однако и Горский тертый калач. Угрозы сестрицы не возымели над ним никакого действия. Мужчина продолжал стоять в пороге, вглядываясь в наши темные силуэты. Я тяжело вздохнула и осмелилась встретиться с мрачным взглядом, горящим загадочным светом, как звезды Ориона, висящего прямо над нашими головами.

— Не сейчас, Марк… — тихо сказала ему, надеясь, что он услышит меня и не станет давить. — Мне нужно время.

— Хорошо, Вика, — кивнул профессор, немедленно разворачиваясь и покидая башню.

С одной стороны, я была рада, что Марк услышал мою просьбу и с первого раза выполнил ее. С другой, хотелось, чтобы проявил настойчивость и остался. Одинаково сильно хотелось его ударить и … поцеловать. Я противоречила сама себе, мечтая оказаться в его сильных надежных руках и тут же ругая себя за эту слабость.

Почему все так?

Как мне теперь его не любить?

Еще через некоторое время наше с Гретой уединение вновь было нарушено.