Я вырубил ток, так что выключатели в спальне перестали работать.

Зная, что ты занята шитьем, я оставил электризатор включенным – его гудение перекрывало все прочие шумы и должно было убедить тебя в том, что я нахожусь в комнате рук. Затем, сняв тапочки и осторожно ступая по ковру, я добрался до шкафа с сейфами, неся с собой, в завязанном на узел носовом платке, украшения и визитку банды «инфракрасных».

Я взял ключ в тайнике письменного стола времен Директории, открыл шкаф и сейф для украшений. Но к несчастью, так уж вышло, что в этот момент…

– Боже! – воскликнула Розина. – Эта рука, схватившая меня… Теперь-то понятно, откуда в ней было столько силы!

– Прости меня! О, прости меня, Розина! То был единственный способ оставить тебя в неведении! Что бы сказал я, что бы сказала ты, если бы я попался?.. Я должен был довести свою затею до конца, закрыть сейф, вернуть ключ на место и выскользнуть без того, чтобы ты поняла, что именно делал «грабитель» и что этого «грабителя» зовут Стефен Орлак!..

О! Этот граммофон! С каким отвращением к себе самому я использовал его для того, чтобы прикрыть свой отход! С каким ужасом я восхищался тем, как хитро и ловко все проделано!.. Ты улыбаешься? До чего же ты добрая! Знала бы ты, дорогая, сколько раз я мысленно умолял тебя простить меня – я, поваливший тебя на пол, связавший, заткнувший тебе рот кляпом!..

Мне не терпелось как можно скорее выскочить из спальни, вернуться в комнату рук, включить свет и избавить тебя от пут!

Увы! Мои мучения на этом не закончились. Лгать, вечно лгать! И кого обманывать? Мою возлюбленную, мою жену, моего самого верного друга!.. Но я боялся, что ты станешь настаивать на том, чтобы сообщить о случившемся в полицию, и, когда, наоборот, увидел, что ты меня от этого отговариваешь, испытал немыслимое облегчение!..

Теперь ты знаешь все.

Но что это с тобой? Похоже, у тебя еще остаются какие-то сомнения… Клянусь тебе, Розина, мне нечего тебе больше сказать… Подожди, дай подумать… А! Вспомнил еще кое-что! Карточка банды «инфракрасных» в сейфе отца!

Сейчас расскажу!

В вечер убийства я помогал мсье Бретёю и мсье Пенги извлекать из сейфа документы и ценные вещи. Сам того не заметив, я оставил на слое пыли отпечатки пальцев – отпечатки Вассёра! И тут же мсье Куэнтр обнаружил их, посветив фонариком! Испугавшись, что правда бросится ему в глаза, я задумался над тем, как бы выкрутиться…

Пока мои спутники, стоя у сейфа, внимательно рассматривали отпечаток, я вытащил украдкой из бумажника визитку банды «инфракрасных» и, даже не оборачиваясь, сунул ее в верхнюю из лежавших на столе, позади меня, папок!

Я хотел лишь подкинуть следователям дополнительную загадку. Я никогда не видел почерка Вассёра, но знал, что левой рукой пишу, как он. Даже пишущую машинку я купил лишь потому, что устал от усердного переобучения моей правой руки и корявости тех букв, которые она выводила! Ведь дело было не только в том, что мне не нравился почерк моей левой руки, но и в том, что писать вот так, левой рукой, на публике, при тебе, было опасно. Разве тем самым я бы себя не выдал? Эта визитка была последней. Каллиграфическим почерком я надписал лишь три штуки. И только случайно – по недосмотру! – она все еще лежала в моем бумажнике!

Вот теперь я точно ничего от тебя не скрыл… Розина! Розина! О чем ты думаешь?

– А как же человек в белом, Стефен? Тот, что ехал с тобой в одном вагоне? Мертвец из искореженного вагона? Сар Мельхиор, наконец?

– Ну да, об этом человеке в белом ты мне уже говорила. И мсье де Крошан расспрашивал меня о Саре Мельхиоре. Так, значит, это одно и то же лицо?.. Клянусь тебе, я прежде никогда даже не слышал о нем!

– То есть в поезде, между Ниццей и Монжероном, между ним и тобой ничего не было?

– Абсолютно ничего! Должно быть, при крушении нас с ним бросило друг к другу, ведь вагон сложился «гармошкой».

Розина закрыла глаза и облегченно вздохнула, словно сбросив с себя последнюю давившую на нее тяжесть, и когда эти большие и чарующие глаза снова открылись, они выглядели благостной долиной. Но почти тотчас же лицо ее опять омрачилось, и она сказала:

– Да, многие загадки прояснились, Стефен. Но не все.

– Тем не менее теперь ты знаешь, чем я руководствовался, закрываясь в комнате рук. Я делал это для того, чтобы спокойно читать и перечитывать историю этого преступника, Вассёра; для того, чтобы изучать криминологию, хиромантию – ну и ерунда же эта хиромантия! Я смог убедиться в этом по моим рукам… по рукам Вассёра. Теперь я точно знаю, что не линиям ладони следует доверять, если хочешь узнать характер человека!

– Я вовсе не об этом хочу поговорить с тобой, Стефен. Настал мой черед откровенничать, так что слушай внимательно…

Сар Мельхиор представал передо мной – явно, неоспоримо – несколько раз, в самые критичные моменты этого злоключения: в Монжероне, позади носилок, на которых тебя несли; на улице Галилея, пока Серраль взвешивал твои шансы на жизнь и на смерть; на улице Гинемера, на двери, пробитой ножом; наконец, в нашей спальне, когда я обнаружила пропажу украшений.

Я уже молчу о его появлении на фотографии в рамке тетушки Моне, потому что эта милая шутка – определенно дело рук Режины. Я рассказывала ей об этих виде́ниях, и, судя по всему, эта предательница решила меня напугать; вероятно, она прознала о твоих намерениях, так как шпионила за тобой, и решила сделать так, чтобы появление этой фотографии, которой она обзавелась где-то, совпало по времени с возвращением в сейф украшений.

– Действительно, – сказал Стефен, – Вассёр на что-то подобное намекал.

– …Но остальные явления Сара необъяснимы! Это фантом, настоящий призрак. Однажды, когда я преисполнилась надежды и уже думала, что больше его не увижу, я назвала его Спектрофелесом! То была эфемерная тень, окаймленная светящейся аурой… Как ты можешь объяснить это?

– Это я объяснить не могу, друг мой. Остается предположить, что это какой-то трюк из тех, что сопровождали наши несчастья, какая-то фантасмагория, способная тебя напугать. Ты же знаешь, что я не верю в духов…

Однако же, в своем смятении, я пожелал узнать, что скрывает в себе спиритизм и может ли заговорить умерший Вассёр… Но два сеанса с мсье де Крошаном меня успокоили. Души не возвращаются. Все это – не более