Редакция моей газеты располагалась в том же квартале. Я тотчас же отправился туда и по прибытии стал звонить по телефону.

* * *

Зал, который я позволил себе выбрать для заслушивания показаний Стефена Орлака, находился в самом сердце старой парижской тюрьмы.

Из мебели там был лишь стол и несколько стульев.

Когда я ввел в зал мсье и мадам Орлак, там нас уже ждали четверо мужчин. В коридоре остались охранники и работник антропометрической службы.

Я мысленно провел перекличку: заместитель генерального прокурора Ламбер-Гонда, секретарь суда, Куэнтр и пожилой доктор Фруардэ, судмедэксперт.

Двое отсутствовали. Один не придет – меня об этом предупредили. Другой славился своей непунктуальностью, и, когда мы вошли, мсье Ламбер-Гонда в шутку заметил: если верно, что точность – вежливость королей, то мсье Буркрен, этот малотрю́́[102], ни за что бы не сумел увенчать себя короной; из чего следует, весело добавил он, что мсье Буркрен по природе своей не способен свертываться калачиком на троне и размахивать скипетром.

Стефен – следует ли об этом упоминать? – был бледен и встревожен, поскольку не испытывал уверенности в исходе его дела.

Тем не менее до сих пор все шло именно так, как я и предвидел. Под проливным дождем у дверей Консьержери мадам и мсье Орлака ожидало такси, тогда как у входа в банк «Лионский кредит» их ждал собственный лимузин.

Нам оставалось лишь проявить терпение и мысленно молить Бога о том, чтобы господин Буркрен не слишком уж упорствовал в своей отнюдь не королевской привычке.

Собранные мною – разумеется, с согласия мсье Буркрена – чиновники не догадывались о важности этой срочной встречи. Они знали лишь, что им предстоит выслушать «интересные показания», и потому каждый пока что занимал себя чем мог.

Через зарешеченное окно, выходившее во внутренний двор, в этот судебный кабинет пробивался унылый дневной свет; по стеклу ручьями стекала вода, сгоняемая порывами ветра. Настроение мсье Куэнтра, его надменный и печальный вид, его молчание пребывали в полной гармонии с погодой. Когда мы вошли, он приветствовал нас чуть ли не сердито, лишь слегка привстав, и посмотрел далеко не любезно.

В его оправдание я должен сказать, что обстоятельства и не предполагали почтительных светских поклонов, и мсье Ламбер-Гонда четко дал нам это понять, вполголоса возобновив с доктором Фруардэ прерванный разговор.

Секретарь суда разглядывал свои ногти. Куэнтр окинул Стефена тем взглядом, какой бывает у рычащих собак (неужели в нем снова вспыхнули изначальные подозрения?). Между завываниями бури было слышно лишь оживленное перешептывание заместителя генпрокурора с судмедэкспертом.

Несмотря на то что они старались не произносить имен, я понял, что речь идет об убийствах на улице Асса.

Доктор Фруардэ уже произвел вскрытие.

– Нет, – говорил он, – ни малейших следов – ни внешних, ни внутренних. Я было решил, что обнаружил под ногтем у первого убитого волосок… Черный волосок. Но это оказался волосок медвежьей шерсти.

– А… а в глазах? – с кисло-сладкой миной поинтересовался заместитель генпрокурора.

– В глазах я тоже ничего не нашел, – порывисто ответил доктор. – О! Не буду скрывать: глаза я осмотрел очень внимательно… Я и сейчас, основываясь на многочисленных наблюдениях, полагаю, что убитый не может сохранить на своей сетчатке «сфотографированное» изображение того, что он видел перед смертью. На мой взгляд, это всего лишь легенда. Но я всегда, пусть я прослыву из-за этого старой калошей, проверяю это самым тщательным образом, ибо эта легенда основывается на теории ското́м, а это уже – из области науки.

– Скотом? – переспросил мсье Ламбер-Гонда.

– Да, ското́м – небольших темных пятен, силуэтов, остающихся на сетчатке после созерцания очень яркого света. Помните стихи Ростана:

Ты знаешь, если мы на солнце поглядим,

То алые кружки нам кажутся повсюду…[103]

Вот только рифма обманула поэта: кружки вовсе не алые, а темные – этот феномен особенно заметен, когда наблюдаешь его на белом фоне. Ското́мы лишь окружены ярким гало, слегка выступающим за их края. Это, можно сказать, негативы.

– Откуда они берутся?

– Как вы знаете, ви́дение – есть не что иное, как последовательность фотографий. Глаз – это фотографическая камера, сетчатка – чувствительная пластина, а зрительный пурпур покрывает ее солями, которые расщепляет свет. Обычно пурпур почти мгновенно восстанавливается, чтобы каждая фотография стиралась сразу же после того, как была сделана. Но если вы окажетесь столь неблагоразумны, что будете долго смотреть на какую-нибудь сияющую точку, или ваш взгляд упадет на какой-нибудь ослепительный предмет, обновление пурпура, слишком глубоко впечатленного, сильно замедлится, и порой неизгладимая «картинка» производит на него такой эффект, что надежды на излечение уже не остается.

– Это весьма занятно!

– Смерть, останавливая все функции, завершает всю регенерацию. Представьте, что человек умрет прежде, чем его зрительный пурпур избавится от скотомы; если эта скотома воспроизведет контуры его убийцы (предположим, что эти контуры были сияющими), не будет ли это фактом, подтверждающим нашу легенду?

– Действительно.

– Да, но от этого факта до того, чтобы скотому можно было увидеть извне, под лупой судмедэксперта, – путь не близкий! И если я и изучаю эту проблему, если я и провожу кое-какие эксперименты, то, уж поверьте мне, только подспудно, иначе большинство коллег подняло бы меня на смех!.. Просто запомните то, что я вам сказал о скотомах; и знайте, что в глазах второго убитого не было – увы! – ничего похожего на вооруженную ножом руку. И однако же, это фосфоресцирующее привидение, в полнейшей темноте, о котором говорили медиумы… это светящееся тело, вставшее перед глазами жертвы за мгновение до ее смерти… Хм! Странное обстоятельство…

Доктор уже не думал о тех, кто его слушал.

И тут он увидел, к своему глубочайшему удивлению, как к нему подошла мадам Орлак.

– Доктор, – сказала она, – позвольте мне задать вам один вопрос. Вы не думаете, что на устойчивость скотомы может как-то влиять внезапный испуг? Как по-вашему, скотома, возникшая в результате внезапного появления перед глазами… какого-нибудь ослепительного предмета, способна исчезать и возвращаться? Может ли она, исчезнув, снова появляться в определенные моменты, под воздействием какой-нибудь сильной эмоции?..

– Я так не думаю, мадам, – ответил доктор Фруардэ самым любезным тоном. – Прерывистая скотома… это представляется мне нелепым на первый взгляд. Но… но я здесь основываюсь на обычных фактах, органах и темпераментах, а всегда нужно оставлять место исключению. Я не смог бы, к примеру, считать обыкновенными глазами те исключительные глаза, которые изволят смотреть на меня в данный момент… Простите старого практика, который столь легко прочитал вашу мысль. Но старый практик является еще