майору госбезопасности Бельченко, стоявшему рядом со своими столичными коллегами. Впрочем, Богданов был вовсе не столичным гостем, свой, местный, его управление тоже находилось в Белостоке, и он знал об обстановке на границе и за кордоном намного больше, чем кто-либо.

Все примолкли. Все хотели услышать самые последние сведения, которые привез Копец.

– Товарищ командующий, товарищи генералы, товарищи офицеры… Воздушная разведка, проведенная сегодня мною лично, показала большие скопления войск вероятного противника в двух районах: на юго-западном фасе Белостокского выступа в районе Остроленка – Остров-Мазовецкий и на северо-западном фасе в районе Лик и Сувалок. По моей оценке, в обоих районах сосредоточены несколько десятков дивизий с приданным им тяжелым вооружением и танками.

– А вы часом не сгущаете краски? – перебил его Павлов.

– Докладываю то, что видел своими глазами.

В разговор вступил начальник погранвойск СССР генерал-лейтенант Соколов:

– Я думаю, что товарищ Копец не только не сгущает краски, но даже и не докрашивает, если можно так сказать. Наши агенты закордонной разведки сообщают очень тревожные сведения о каждодневной переброске немецких войск к нашим границам всеми видами наземного и воздушного транспорта.

Павлов уловил общий настрой и не стал, как обычно, смягчать обстановку, обвинять в паникерстве. Здесь вблизи границы ситуация и в самом деле ощущалась более острой, чем воспринималась в Минске. Командующий округом, впрочем, теперь уже вторые сутки, он пребывал в ранге командующего фронтом, тяжело вздохнул:

– Товарищи, будем предельно бдительны, будем готовы к любым неожиданностям… Но не будем забывать и о том, что нас могут спровоцировать. Гитлеровцы мастера провокаций. Вспомните, как они разыграли нападение якобы поляков на свою радиостанцию. И если что-нибудь подобное случится, прошу не забывать, что требования нашего наркома и все еще остаются в силе: границу не переходить и не перелетать, огня в сторону границы не вести…

Иван Копец болезненно сморщился, но не от слов Павлова. Верный человек из окружения командующего округа только что шепнул ему по дружески, что Смушкевич дает «нехорошие показания». Это надо было понимать, что бывший шеф называет имена приближенных к нему командиров. Несмотря на свою удаленность от московских подковерных игр, Копец все же понимал, чем могут обернуться для него «нехорошие показания» Смушкевича. И не только для него одного. Но если начнется война, может быть всем станет не до кадровых чисток…

Если начнется война… Да, генерал Копец лучше других знал тяжелейшее положение в подчиненных ему частях. И он был согласен, чтобы война началась бы попозже, пусть даже эта отсрочка стоит ему жизни – лишь бы успеть привести в порядок авиацию округа.

Он не был трусом. Напротив, летчик Копец был очень смелым человеком. Еще в Испании осенью 1936 года он первым из добровольцев летал на боевые задания на Ньюпоре-52, тихоходном биплане, едва выжимавшим двести пятьдесят километров в час. Будучи уже командующим ВВС 8-й армии, Копец лично участвовал в воздушных боях во время финской кампании. Он не боялся войны, не боялся поединков, грозовых фронтов, низкой облачности. Он с ужасом думал о тех пытках, которым подвергался сейчас его шеф – генерал Смушкевич…

Павлов, сделав всем отеческое внушение, улетел в Минск. Проводив командующего округом, Голубцов вернулся в лесной штаб, испытывая дикий голод – весь день без крошки хлеба. Вызвал старшину Бараша.

– Кормилец, что у тебя на ужин?

– Могу предложить полный обед: на первое гороховый суп, на второе гречка с тушенкой, на третье компот…

– Куда столько?! Мне худеть надо! Вон, какое брюхо раскормил!

– Это не брюхо, товарищ командующий…

– А что это, по-твоему?

– Это курган славы…

– Хочешь сказать, под которым спит павший боец? Знаем мы ваши шуточки… Неси кашу!

– Творожок имеется, товарищ командующий.

– И творожок давай.

– Лана бурашек вам напекла.

– Ну, вы даете, супруги без подпруги! С вами не пропадешь! Шакербуру да в полевых условиях…

– Бурашки-то, правда, вчерашние. В городе пекли.

– Все равно неси, и чаю покрепче. Надеюсь, ормуды дома остались?

– Никак нет, с собой взяли.

Это единственное, что развеселило Голубцова за весь день.

– Родина вас не забудет, товарищ Бараш! Ладно. В кружке неси.

– Есть!

К вечеру все вернулись в Белосток, в штабной дворец.

Генерал-лейтенант Болдин подвел итоги учения в актовом зале и тут же отбыл в Минск, а Голубцов отпустил всех участников КШУ с миром, предложив командирам корпусов пройти к нему в кабинет.

Ахлюстин, Никитин, Гарнов, Хацкилевич, Рубцов расселись вокруг стола, подошел и начальник штаба Ляпин. Командарм обвел всех невеселым взглядом, будто перекличку втихую провел.

– Нас здесь семеро. Семеро смелых… Послушайте, други мои, никто не может точно сказать, когда будет война. Она может быть и завтра, и через месяц, и через год. Но я приказываю: завтра, то есть почти сегодня, 21 июня штабам всех корпусов занять свои командные пункты к шести часам утра.

Объявляю порядок боевого заместительства. В случае моего выхода из строя армию возглавляет начальник штаба всем хорошо известный товарищ Ляпин. В случае гибели Ляпина командармом становится генерал-майор Рубцов. Затем генерал-майор Хацкилевич. За ним идут Ахлюстин и Никитин… По глазам вижу – вопросов нет, и вы все меня прекрасно поняли. А посему на посошок, или как там у вас, Иван Семенович, в кавалерии говорят – стремянную. И по боевым постам – с Богом…

Он сам наполнил рюмки своим любимым «Ахтамаром», который предназначался только для личного употребления. Но пробил час!

– Закусывать не будем. А то скажут, пьянку организовал. Ну, за все хорошее. За нас с вами, и за хрен с ними!

Выпили стоя, залпом и стали расходится, подходя на прощание к Голубцову пожать руку. А Никитина и Гарнова он даже приобнял. Даром что не сказал: «Может, в последний раз видимся…» Не сказал. Но виделись, и в самом деле, в последний раз.

Проводив всех, Голубцов долго смотрел в окно