с Ришемоном упрятали похищенного де Жиака, Ла Тремуй становился совсем иным. Тут он был жесткий и властный царедворец, требующий признания и покаяния! Присутствие мессира Артюра придавало вдохновения, и, ей Богу, ни родня Жана Бургундского, ни его ближайшие соратники не могли тягаться с господином Ла Тремуем ни в гневе, ни в желании воздать по заслугам!

Бедный, бедный де Жиак! Он так тогда испугался, что от прежнего раздутого достоинства не осталось и следа!

Поначалу слез и хныканья хватало. Бывший министр чего только ни сулил своим тюремщикам! Но потом выдохся и покорно сидел в пропахшем крысами подвале, где, кажется, прекрасно всё осмыслил. Он безропотно подписал подсунутое Ла Тремуем и помеченное задним числом прошение об отправке своей неверной супруги в монастырь и не слишком возражал против обвинений в убийстве герцога Бургундского. Правда, разодранная одежда и синяки на теле де Жиака подсказывали, что тюремщик, приставленный к нему Ришемоном, был не слишком деликатен, и, возможно, именно он стал самым веским убедительным доводом для такого послушания. Но, Господи, это уже такие мелочи! Главное Ла Тремуй получил и теперь с легким сердцем мог предоставить мессиру Артюру сдержать слово, данное супруге.

Что тот и сделал. Сначала отрубил де Жиаку правую руку, потом зашил в мешок и сбросил с моста.

Вот теперь совсем другой – величественный, как рыцарь из баллады – предстал Ла Тремуй перед мадам Катрин. С одной стороны – спаситель, но с другой – настоящий покупатель, присматривающийся к ней словно к товару. Красота вожделенной женщины уже не ослепляла как прежде, но, слава Богу, и не разочаровала. Поэтому Ла Тремуй решил обойтись без лишних слов.

– Желаете ли вы жить со мной при дворе, мадам, или вашей благодарности на целую жизнь не хватит? – спросил он, протягивая Катрин состряпанное им же «прошение» де Жиака об её изгнании. – Я, конечно, рад был оказать вам эту услугу и избавить от неизбежной беды, но теперь уже думаю – а услуга ли это была? Боюсь, сейчас, без поддержки влиятельного любовника и без той защиты, которую давал вам сам факт замужества, в мире, занятом одной только войной, выжить даже со всем вашим богатством будет нелегко… Моя жена скончалась, как вам известно. Я свободен… Желая быть последовательным, готов предложить руку и сердце, и даже положение при дворе. Так что слово за вами, мадам. Вам достаточно всего лишь кивнуть.

И Катрин, не отрывая глаз от бумаги, только тихо и зло рассмеялась.

– Разумеется – да, мессир. При вашей ловкости у меня просто нет другого выбора.

Следствие по делу де Жиака все же провели. Сначала по поводу хищений, которые оказались не такими уж и вопиющими, а затем и по поводу его убийства. Однако сомнения, неизбежно возникшие в первом случае, наложили отпечаток на расследование второго.

Шарль не так сильно негодовал по поводу смерти своего министра, как следовало ожидать. Но отношение к господину де Ришемону заметно переменил. Грубость и высокомерие мессира Артюра при расследовании убийства мало кому понравилось, а более всего разозлило открытое напоминание об убийстве при Монтеро, которое дофин не желал вспоминать ни под каким видом. Ришемон же упрямо именно этим объяснял свою расправу.

– Я получил доказательства тому, что де Жиак был главным подстрекателем и первым нанес удар герцогу Бургундскому, – твердил он, не называя однако имени того, кто эти доказательства предоставил. – Разве его величество не может подтвердить мои слова? Уж кому и знать, как не ему…

Лицо Шарля при этих словах пошло красными пятнами. В глазах плеснула открытая ненависть…

Но тут со своего места поднялся Ла Тремуй, присутствующий на заседаниях в качестве свидетеля. Честно, с откровенностью почти наивной, он признался, что во всем помогал его светлости Ришемону, надеясь очистить имя своего короля от обвинений, которые целиком должны были лечь на голову ревнивого де Жиака. Однако никак не ожидал, что герцог пойдет на такие крайние меры, как убийство!

– Я бы, конечно… если бы знал или хотя бы догадался о том, что произойдет… я бы попытался остановить и предотвратить! Но предвидеть будущее не в моей власти, господа, а герцог ничем не выдавал своих намерений…

И, глядя прямо в глаза изумленному Ришемону, Ла Тремуй решительно отмежевался от недавнего союзника и обвинил его в излишней жестокости.

– Ах ты, лицемерный ублюдок! – прошипел мессир Артюр.

Но тут, вдохновлённые ненавистью в глазах короля, на него накинулись с обвинениями все кому не лень.

Герцога при дворе не очень любили за излишнюю прямоту и высокомерие, поэтому припомнили каждый промах и даже последнее поражение под Сен-Жак-де-Бевроне в марте двадцать шестого, из-за которого герцог и сам страшно переживал.

Разумеется, Ришемон хлопнул дверью и уехал. И, разумеется, нажаловался брату, который в очередной раз мучился сомнениями – с теми ли заключил союз? Судя по всему, уехавший в Лондон герцог Бэдфордский уладил все дела и разногласия и даже получил от Парламента деньги на дальнейшее ведение войны! Так что теперь вернется злой да еще со свежими силами, а у дофина дела идут всё хуже и хуже…

И тут такой скандал!

Герцог Бретонский мгновенно разорвал все отношения с Францией, чем привел в замешательство мадам Иоланду и без того еле успевавшую решать насущные вопросы, которые копились без конца. Пришлось ей снова писать, ездить, уговаривать и даже угрожать, добиваясь, чтобы герцог хотя бы не оказывал никакой военной помощи англичанам!

Но это были уже проблемы мадам Иоланды, а они Ла Тремуя нисколько не волновали. Смущенно и – право слово – робко как юнец он сообщил королю, что во искупление вины перед вдовой де Жиака готов жениться на ней и просит дозволения на это у его величества. Шарль в ответ громко расхохотался, а потом дружески хлопнул Ла Тремуя по плечу.

– Как вы, однако, ловки, мессир! Что ж – извольте, женитесь… Да привезите жену ко двору: говорят она не только богата, но и редкая красавица.

– Обязательно, ваше величество.

– И будьте готовы заменить де Жиака во всем, не только в удовольствиях. Я оценил, как вы умеете быть полезны, когда это нужно, и отныне вы – мой министр, Ла Тремуй. Поздравляю. Надеюсь, будете честнее вашего предшественника.

– О да, ваше величество! Разумеется, буду…

ОРЛЕАН

(февраль 1429 года)

Яркий зимний пейзаж, открывавшийся с башни, мог бы порадовать в мирное время. Но сейчас он выглядел скорее угрожающе, чем просто безрадостно. Белые ковры выпавшего снега выталкивали на всеобщее обозрение любого путника, всадника или телегу.