Говорить со мной дядя не желал, однако я измучила его вопросами, и в конце концов он сдался.

— Болезнь его светлости возвращается, — неохотно признался он. — Я вижу, как усиливаются ее признаки. Боюсь, вскоре он вновь сляжет с приступом. Мне конец! Что подумают люди о лекаре, племянница которого передвигается с костылями, а главный пациент — и того хуже, хиреет на глазах, точно у него одновременно и паразиты, и чахотка, и черная лихорадка? Моей репутации конец!

Я не стала напоминать дяде, что репутации, которой он так гордится, нет от роду и нескольких месяцев, меня занимало одно: господин Огасто вновь погружался во тьму безумия, насылаемого колдуньей. А я… я была не в силах покинуть свою комнату без сторонней помощи!

Дядюшка Абсалом заметил, как помрачнело мое лицо, и тут же грохнул кулаком по столу:

— Не вздумай! Поэтому я и не хотел тебе ничего говорить! Болезнь господина Огасто — не твоего ума дело!

— Это не болезнь, а злые чары! — воскликнула я. — Вы же сами видели…

— Видел! — громыхнул дядя. — А еще я вижу перед собой свою племянницу, едва не отдавшую душу богам оттого, что ей хотелось разузнать побольше о колдовстве и войнах с чародеями. Смотри у меня! Стоит мне заподозрить, что ты вновь суешь свой нос в это дрянное дело, — вышлю из города хоть к твоей матушке, хоть к тетке, хоть к лешему! Или переломаю твои ноги, раз уж они все равно увечные! Скройся с глаз моих, неугомонная, да не забудь свои костыли. Едва в голову придет новая мыслишка о том, как снять порчу с господина герцога или убить колдуна, — тут же смотри на ноги, затем на косу свою седую и набирайся ума!

В былые времена я бы вскочила из-за стола и грохнула дверью так, что тарелки со стола посыпались бы, но теперь на мою долю остались старческое кряхтение да шарканье ногами. Дядюшкины слова были тем более обидны, что правды в них содержалось чуть больше, чем думал дядя Абсалом, однако это горькое чувство тут же поблекло, когда я вспомнила о болезни господина Огасто.

Достав небольшое зеркальце, я в который раз изучила свое поблекшее, исхудавшее лицо, а затем, привычно утерев нос, впервые серьезно задумалась о словах демона, что обошлись мне так дорого. Мне отчаянно не хотелось верить в то, что все жертвы были напрасными, поэтому-то я твердо решила, что таинственная сестра герцога знает ответы на все мои вопросы, и стоит только разыскать ее, как победа очутится у меня в кармане. Те уроки, которые я получала до сих пор, были, без сомнения, важны, однако извести под корень мою губительную самоуверенность им было не под силу.

«Куда же мог спрятать свою сестрицу герцог? — напряженно размышляла я, держась подальше от ставшей ненавистной за время болезни кровати. — Демон говорил, что господин Огасто упоминал о ней — значит, он привязан к сестре и не бросил бы в первую попавшуюся канаву… Дядюшка всегда грозится, что отправит меня к родственникам, но ведь никто не слышал о родственниках его светлости, даже существование сестры сохраняется им в тайне… А вдруг она вернулась в их родные края? Тогда эта ниточка оборвана окончательно. Нет, быть того не может! Что же остается еще… Родственниц выдают замуж, отправляют в монастырь или же пристраивают к какому-то делу — вроде прачечной тетушки Вандины, которую дядя поминает каждый раз, как вздумает меня приструнить. Однако вряд ли такой благородный господин, как его светлость, позволит, чтобы его сестра трудилась точно простолюдинка…»

Тут мне показалось, что я пропустила какую-то подсказку, и досада принялась грызть меня, как кусает за спину клоп, попавший за шиворот. Я снова и снова повторяла то, что мысленно говорила о сестре господина Огасто, пытаясь понять, что же заставило меня сбиться, и наконец озарение снизошло на меня.

— Монастырь! — вскричала я вслух, да так громко, что дядя Абсалом немедленно появился на пороге моей комнатушки, решив, что у меня случился неожиданный спазм.

— Монастырь! — повторила я в ответ на его взволнованные вопросы. — Я слышала, что здесь неподалеку есть женский монастырь, который его светлость поддерживает щедрыми пожертвованиями с тех пор, как появился здесь. Это очень святое намоленное место! Думаю, мне следует отправиться туда и попросить у богов исцеления.

— Что? — опешил дядюшка, впервые услышавший из моих уст нечто подобное. — С чего ты вдруг решила стать богомолкой?

— А вы, стало быть, считаете, что паломничества к святым местам неугодны небесам? — с нажимом спросила я, буравя дядюшку возмущенным взглядом. — Или, чего хуже, сомневаетесь в том, что здоровье тел и душ человеческих находятся всецело в руках богов? Уж не решили ли вы, возгордившись, что умения лекарей стоят выше, чем божественная воля? Неужто все те болезные и немощные, что идут молиться к старым храмам, глупцы в ваших глазах? Высшие силы, возможно, не станут исцелять того, чья болезнь наслана грешным колдуном, чтоб не вмешиваться в дела людей, но меня-то изувечил какой-то дух. Когда возникает спор между нелюдями и людьми, всегда следует призывать богов, разве не так?

Моя пылкая речь окончательно запутала дядюшку, и он в сердцах махнул рукой, поняв, что стоит ему начать со мной спорить, как я тут же обвиню его в богохульстве и гордыне. «Язык — что помело! — рявкнул он и, осмотрев меня с ног до головы, прибавил: — Я знаю, что ты задумала какую-то пакость, раз приплела небесные силы и святой храм». Но к исходу вечера он так и не придумал, как возразить мне, не выставив себя при этом жестокосердым еретиком, и неохотно согласился, что мне не повредит паломничество к святым местам, благо они расположены не так уж далеко от Таммельна.

«Сестра господина Огасто должна прятаться именно там!» — повторяла я, не в силах заснуть, и воображала, как утру нос ведьме, раскрыв ее тайну.

На следующий день дядюшка Абсалом недоверчиво, но смиренно сообщил мне, что от одной богомольной придворной дамы госпожи Вейдены слышал, будто множество паломников из Таммельна собираются отправиться к лесному монастырю через несколько дней — в канун какого-то большого праздника.

— Вот с ними я и пойду! — объявила я. — Сами боги хотят, чтобы я как можно быстрее припала к их ногам!

— Ох, сдается мне, вовсе не боги тебя туда гонят… — проворчал дядя Абсалом, однако пообещал, что непременно выхлопочет для меня разрешение на паломничество: поклонение богам совершалось отнюдь не по одному лишь велению сердца, но и по благословлению настоятеля главного храма Таммельна. Впрочем, этот достойный святой отец не посмел бы отказать приближенному его светлости и не нашел бы в себе сил отказаться от щедрого пожертвования, приложенного к прошению дядюшки, так что путь к монастырю легко открылся передо мной и обещал быть мирным и легким.

Насколько я могла судить, остальные обитатели дворца не нашли в моем желании ничего неожиданного или подозрительного, все считали, что после подобного злоключения набожность может проснуться в ком угодно.

Мике порывался сопровождать меня, но я обратила его внимание на то, что помолвленных молодых людей, отправившихся вдвоем в путешествие, пусть и богоугодное, непременно заподозрят в грешных помыслах, как бы сдержанно они себя ни вели и как усердно ни молились бы, не смея бросить и взгляда друг на друга.