– Что ты сказала?

– Если бы ты любила папу, он бы сейчас не жил на другом конце города и не завел бы себе дуру-подружку, которая меня ненавидит!

И тут до меня наконец доходит. Дело тут не во мне и Робе. Дело в том, как относится к Анни новая Робова пассия. И, несмотря на то что Анни только что сделала мне очень больно, я все же куда больше переживаю сейчас за нее, чем за себя.

– С чего ты взяла, что его подружка тебя ненавидит? – Я изо всех сил стараюсь, чтобы вопрос прозвучал спокойно.

– Тебе-то какое дело? – бормочет Анни, внезапно сникнув. Она как-то вся сжимается, горбит спину и, скрестив руки, обхватывает себя за плечи. Взгляд устремлен вниз.

– Мне есть дело, потому что я тебя люблю, – отзываюсь я спустя минуту. – И твой папа тоже тебя любит. И хотя ту женщину я не знаю, но, если она ведет себя так, как будто ты ей не нравишься, значит, у нее просто не все дома.

– Неважно, – буркает Анни. – Папа не считает, что у нее не все дома. Папа считает, что Саншайн лучше всех.

Я делаю несколько глубоких вдохов. Роб в своем репертуаре. Вечно он ведет себя как маленький ребенок, который тянется к новым ярким игрушкам. Машины. Дома. Одежда. Яхты. Когда-то такой игрушкой была и я. Но мне известна правда. Я отлично знаю, что все эти его сумасбродные увлечения – дело временное. А вот Анни в его жизни – единственное, что временным быть не может и не должно.

– Я уверена, что твой папа не думает, что Саншайн лучше всех, – твердо говорю я. – Он тебя любит, Анни. Если эта красотка тебя хоть чем-то обидит или заденет, только скажи об этом папе. Уж он наведет порядок.

Если честно, многого я от Роба в последнее время не жду, но на что-то все же надеюсь.

Но Анни все не поднимает глаз.

– Я ему говорила, – тихо признаётся она. Сейчас ярость из ее голоса ушла, вся она обмякла. Низко опустила голову и не смотрит мне в глаза.

– И что он ответил?

– Сказал, что я должна научиться уважать старших и быть повежливее. – Анни вздыхает и договаривает: – И чтобы я научилась лучше ладить с Саншайн.

У меня мгновенно вскипает кровь и сжимаются кулаки. Анни не ангел, и вполне возможно, что она попортила настроение новой пассии отца – с нее станется. Но Роб! Нет ему оправдания – он принял сторону любовницы против собственной дочери. С учетом возраста Анни и недавнего нашего развода.

– Так что же именно делает Саншайн, как показывает, что ты ей не нравишься? – аккуратно формулирую я.

Анни хохочет подчеркнуто грубым голосом, отчего сразу кажется старше и развязнее, чем на самом деле.

– Спроси, чего она не делает? – Дочь, фыркнув, отворачивается.

– Она со мной вообще не разговаривает, – помолчав, объясняет Анни. Теперь в ее голосе отчетливо слышна грусть. – Говорит только с папой, как будто я невидимка или типа того. Иногда высмеивает меня. На днях сказала, что я вырядилась по-дурацки.

– Она сказала, что ты вырядилась по-дурацки? Ты это серьезно, она назвала твою одежду дурацкой? – повторяю я недоверчиво.

Анна кивает.

– Ага. А на другой день, когда она уехала, я попробовала поговорить про это с папой, думала, он меня понимает. А вечером прихожу из кондитерской, иду в ванную, а там прямо посреди, на тумбочке – в моем туалете – лежит серебряная цепочка, которую он купил для Саншайн, и записка от него: «Прости за то, что Анни тебе нагрубила. Я об этом позабочусь. Я не допущу, чтобы тебе делали больно».

У меня глаза лезут на лоб.

– Он что же, рассказал ей о вашем с ним разговоре? Анни кивает.

– А потом купил ей подарок, – последнее слово она буквально выплевывает, как будто оно жжет ей рот. – Подарочек. Чтоб она не огорчалась. И куда она тогда пошла и что сделала? Взяла и подложила этот подарок в мою ванную, как будто ошиблась, ах-ах. Но я-то точно знаю, зачем она это сделала. Она, типа, решила мне показать, что папа всегда будет на ее стороне, а не на моей.

– Уверена, что это не так, – бормочу я невнятно.

Но на самом деле все обстоит именно так. Эта Саншайн, похоже, гнусная интриганка. И мне плевать, что она крутит как хочет моим бывшим благоверным. Мне до него больше нет дела, и, положа руку на сердце, он заслуживает, чтобы очередная стерва вытирала об него ноги. Поделом. Но я считаю недопустимым, чтобы какая-то баба из кожи вон лезла, стараясь унизить двенадцатилетнего ребенка. А уж если этот ребенок – моя дочь, я теряю контроль над собой.

– А папа что? – интересуюсь я у Анни. – Ты рассказала ему, что нашла цепочку?

Она скорбно кивает, не поднимая глаз.

– Он сказал, чтобы я больше не рылась в вещах Саншайн. Я ему пыталась объяснить, что она нарочно ее подсунула мне в ванную, но он не поверил. Он решил, что я, типа, копалась у нее в сумочке или что-то вроде того.

– Понятно, – медленно цежу я. Потом делаю глубокий вдох. – Ладно. Ну, первое, что я должна тебе сказать, детка, – твоему папаше явно снесло крышу. Потому что нет в мире ни одной причины, чтобы хоть кого-нибудь предпочесть собственному ребенку. А уж тем более сучку по имени Саншайн.

Анни глядит на меня потрясенно.

– Ты назвала ее сучкой?

– Я назвала ее сучкой, – хладнокровно подтверждаю я. – Потому что она сучка и есть. О чем я и намерена побеседовать с твоим отцом. Я знаю, что тебе трудно это понять, но, поверь, дело тут совсем не в тебе. А в том, что твой отец – человек ненадежный и взбалмошный. Через полгода, гарантирую, ни о какой Саншайн даже воспоминания не останется. Твой папа не отличается постоянством, уж я-то знаю. Но, как бы то ни было, с его стороны непростительно так вести себя с тобой или позволять какой-то фифе так с тобой обращаться. И уж это я беру на себя. Идет?

Анни таращится на меня недоверчиво, словно пытается решить, серьезно я говорю или нет.

– О’кей, – откликается она наконец. – Ты что, правда с ним поговоришь?

– Да, – отвечаю. – Но что у тебя за новая мода во всем винить меня, Анни? Может, хватит? Я знаю, ты расстроена. Но я же не боксерская груша, чтобы все на мне вымещать.

– Я понимаю, – лепечет она.

– И моей вины в нашем разводе не было, – продолжаю я. – Просто мы с твоим отцом разлюбили друг друга. Так что все было по справедливости. Ясно?

На самом деле никакой справедливости, по-моему, не было и в помине. Просто об меня чуть не десять лет вытирали ноги, как о половик, а потом до меня наконец дошло, и я решила постоять за себя. А вот человеку, третировавшему меня все это время, совсем не понравилось, когда половик вдруг потребовал к себе уважения. Но Анни знать все это совершенно не нужно. Я хочу, чтобы она продолжала любить своего отца, даже если сама больше не испытываю к нему теплых чувств.

– А папа по-другому говорит. – Анни прячет от меня глаза. – Папа и Саншайн.