УПРУГИЙ: Но почему не быть здесь в этот момент? Какая будет уже разница.

ЮРКИЙ: Всё сначала. Здесь, вот в этом самом месте, будет ядерный взрыв. Он будет, может быть, завтра, скорее всего, послезавтра, а может быть, послепослезавтра. Всё. Делай что хочешь. Кто-то спасает тех, кто здесь умирает. Их миллионы, и их никто не спасет. Если бы у меня была возможность увезти на Луну кого-то, я бы забрал своих детей, свою жену, потом твоих детей. Я знаю, что этот взрыв будет. Начинается адское цунами.

УПРУГИЙ: А мы можем его остановить?

ЮРКИЙ: Нет. Оно начнется и закончится. Оно будет большим или маленьким, коротким или длинным, но оно будет вдруг, и оно пройдет. Кто выживет – не знаю. Просто бред! Всегда прощаюсь с детьми навсегда, когда сюда еду. И [нрзб] из Австралии ты будешь вспоминать наш разговор, [нрзб] очень смешно и клево. Из концлагеря в Польше не так смешно будет его вспоминать. Есть люди, которые говорят: а мы никуда не уедем, мы боремся, кто-то же должен оставаться. Есть люди, которые валят. Есть люди, которые зарабатывают. А есть люди, у которых хризолитовые ноги. Они все разные. Петя свалит на хуй, просто все бросит с одним из ста своих паспортов. Лёня тоже свалит. И вдруг ты окажешься один, блядь, и кто-то умер, кто-то сбежал, а ты не то и не другое. Здесь будет пиздец настоящий, адовый пиздец! Допустим, я хочу дать политический прогноз, как это все развивается. Его нет! Я не могу рассказать никакую историю, которая – так-сяк, и через два-три года тут все устаканилось. Нет, невозможно! Это все покойники. Все. Это давно перестало быть дискуссией.

УПРУГИЙ: Не перестало. Это вообще пиздец – то, что ты сейчас говоришь. «Я говорю от его имени, и те, кто пойдет со мной, спасутся». Это понятно? Нет, непонятно! Мы сидим в баре, тут красивые девушки, и какой-то человек говорит: «Здрасьте! Завтра будет пиздец! Страна в…»

ЮРКИЙ: Толя, я рад ошибиться. Я смотрю на тебя и думаю: ты вообще ебнутый, как ты не видишь! Я ошибусь – я счастлив буду. Я хочу, чтобы это все было сказкой.

УПРУГИЙ: Мы ведем этот разговор сколько? Десять, пятнадцать лет? Ведем один и тот же чертов разговор. Мы зависли внутри него, между «еще рано» и «уже поздно».

ЮРКИЙ: Да уже давно поздно. И многие из тех, кого мы знали, уже все, кабзда. И скоро даже я уже не смогу сюда возвращаться, или отсюда уехать. Я и сейчас могу только потому, что продался им. Это же по кусочку отрезают, вот ты и не замечаешь, что с тобой. Ты вообще раньше думал, что отсюда билет будет только в один конец? Десять лет назад я бы в себя такого плюнул. И я больше сюда не вернусь. Все, что происходит здесь, вытаскивает из человека самое хуевое, что в нем есть. В каждом. И с каждым годом все сильнее вытаскивает, все более страшное.

УПРУГИЙ: Один и тот же разговор – годами один и тот же. Будет пиздец! Уезжайте!

ЮРКИЙ: Всё, прости. Я не знаю, что тебе ответить, потому что ты не нуждаешься в моих ответах, ты в миллиарды раз меня умнее. Толя, ты находишься в какой-то пизде.

УПРУГИЙ: Ну ебанет, ну…

ЮРКИЙ: Пора ехать мне, поздно уже…

УПРУГИЙ: Блядь, не знаю!.. А чем заниматься каждый день там, на Фиджи этом?

ЮРКИЙ: А чем занимались люди, которые спаслись от ядерного взрыва в Хиросиме? Чистить ботинки, сажать просо… Это не вопрос…

УПРУГИЙ: Я не умею сажать просо.

ЮРКИЙ: Ну, значит, тебе будет плохо, но ты будешь жить! Все, что я тебе пытаюсь сказать, – что тот, кто отсюда уедет, будет живой. Но нет, давай мы будем относиться к этому как к какой-то веселой хуйне, и все говорят: ну, сейчас же еще нет, сейчас еще нет… Сейчас же еще да! И давно! Вот, вот этот бармен – видишь, он мертвец, его уже нет, ты понимаешь?

Тогда они заметили меня, попросили по пятьдесят и счет. Я налил им и стал протирать стойку. Покачиваясь, они слезли с высоких барных стульев, денег не оставили и двинулись в сторону выхода. «Запиши на Чаплыгина!» – крикнул, не оборачиваясь, Упругий. Надо было закрывать кассу.

Я вышел в переулок и поковылял домой к зайцу. Мимо проехало такси. Гкгкгкгкгкгкгк – такой звук был раньше в такси, когда я был совсем маленьким. И с таким же звуком ел хлеб папа. Я тебе о нем потом расскажу.

3.67

Так я стал Мартыном Красноречивым Шестым. Так я попал на Радио изумрудных людей, или, как они его называли, «Радио NN». И так моя жизнь изменилась еще сильнее.

– Держи пилу.

– Что?

– Пилу, говорю, свою держи!

– Что?

– Врубаю!

– Я думал, это сказки! Мы что, серьезно сейчас это будем делать?

– Держи пилу, скорее! И наушники надень, иначе вконец оглохнешь. Иммигрант сонгс тебе в уши, погнали!

Жуткий звук. Даже сквозь жуткую песню, которую мне поставил Баобаб. Снаружи и так, что летит куда-то в желудок: ГРРЗЖСК. В ушах: АААААААА. Снаружи и где-то внутри: ГРРЗЖСК. В ушах: АААААААА. Снаружи и где-то внутри: ГРРЗЖСК. В ушах: АААААААА. И так бесконечное количество лет. Вижу: Баобаб в красном комбинезоне с надписью «Ziggy Stardust» с адской гримасой и с открытым ртом пилит левый край крашенного в триколор шлагбаума. Его крик я не слышу, свой пока сдерживаю, хотя уже нет. Снаружи и где-то внутри: ГРРЗЖСК. В ушах: АААААААА. Из моего рта: ААААААААА. Вижу: из окон высовываются люди. Вижу: моя пила впивается в металл, еще немного – все обвалится. Чувствую: мерзкий запах паленого. ГРРЗЖСК, АААААААА, ГРРЗЖСК, АААААААА. Все продолжается миллион лет, секунд пять. Грохот: обе части шлагбаума падают на землю.

Баобаб машет рукой, кричит, снова машет. И мы бежим.

Здравствуй, ночь Людмила,

Где тебя носило, где беда бродила,

Я б тебя убила, твою мать, Людмила!

Я тебя кормила, я тебя растила, где тебя носило?!

– А теперь давай починим Спиридоновку!

Мы оказываемся напротив дырки в челюсти Спиридоновки – здесь, я помню, стоял шехтелевский особняк, а теперь стоит белая пыль и работают отбойники. Сворачиваем к зданию напротив, похожему на школу, но это не школа.

– Я здесь жил когда-то, пока соседи не донесли, что я слушаю не ту музыку. Сейчас мы им вернем музыку. Заряжай!

Снаружи и где-то внутри: ГРРЗЖСК. В ушах: АААААААА. Баобаб снова ставит «Led Zeppelin». «Работаю только под него,