Только Елена Ивановна была почти уверена, что никто Викторию в баре «Кристина» не видел. И мужа ее не помнит, раз он, со слов погибшего Чаусова, почти никуда не отлучался. Дом – работа – дом. А Виктории, между прочим, как никому другому, было известно о том, что Виктор ее домосед и по барам не таскается.

Зачем она тогда туда поехала? Или не поехала?

Грибов рассвирепел, конечно, выслушав Елену Ивановну. Начал орать и бесноваться. И Зойку сразу ей припомнил. Она, мол, из вредности досаждает ему. И он все равно поедет в этот бар и попытается навести там справки. А точнее: он камня на камне не оставит, но узнает все. И еще он всех соседей Виктории заставит отвечать на его вопросы. И не дай бог кто-то не вспомнит: кто еще был свидетелем скандала трех мужчин, то есть Чаусова, Боброва и Сизых.

– А если окажется, что никто, тогда как? – Елена уже сидела за своим столом и сердито перелистывала бумаги. – Если окажется, что Чаусова выманила из машины Виктория, потом ее дружки оглушили его, сунули в багажник, вывезли за город и подожгли вместе с машиной?

– Зачем?! Зачем ей это?! – не выдержав, снова перешел на ор Грибов.

– А Сизых все это видел, – будто не слыша его, продолжила говорить Елена, склонившись над бумагами. – И стал шантажировать соседку, отчего и жизнью поплатился.

– Прекрати немедленно! – забыв о субординации, приказал Грибов.

– И вот когда и он оказался мертв, она поняла, что такая концентрация смертей вокруг нее весьма подозрительна и ей самое время исчезнуть.

– И что?!

– А ничего, – вот тут только она подняла на него глаза. – Она взяла и исчезла…

Гоша шел по улице, задумавшись, и почти не замечал, что шлепает аккурат по лужам. Вода в них была черной, и в ней, как в проруби, колыхалась ледяная каша. Засмотревшись на одну, самую глубокую, на углу «Кристины», и представив, как такая вот вязкая ледяная вода смыкается над головой и тянет на дно, он вздрогнул, поежился и неожиданно для себя оглянулся.

Надо же, впервые за всю его беспечную жизнь с ним такое. Никогда он не оглядывался, никогда никого и ничего не опасался. Не потому, что был дураком, а потому, что никому не желал и не делал зла и, по сути своей, был безобиден. Ему ничего нельзя было поручить, даже самого мелкого. Никто не воспринимал его всерьез, оттого-то, как он думал, ему ничто не угрожает.

– Если ты когда-нибудь и умрешь, Гоша, то только от глубокой старости, – вещали его мимолетные подружки. – От тебя, такого бесполезного человечка, даже несчастные случаи шарахаются… не нужен ты им…

Он и спокоен был: жил, ел, спал. Спокоен и беспечен. А тут вдруг решил он оглянуться и внимательнее посмотреть на припаркованные машины на стоянке возле бара и через дорогу.

Но разве можно что-то увидеть сквозь тонированные стекла? Если оттуда кто и наблюдает за ним, то он все равно не увидит.

А могут наблюдать или нет? Правильнее было задаться вопросом: заметил ли его кто вчера или нет?

Гоша вздохнул и снова покосился на глубокую лужу. Точно, как в проруби. Вот сбросят его туда с залепленным скотчем ртом и связанными руками и ногами. И пойдет он камнем на дно. Чуть поколыхается снеговая жижа в проруби и замрет, чтобы к утру тонким хрустким ледком схватиться.

Он вздохнул и потянул на себя дверь бара «Кристина». Тишина, встретившая его на пороге, не обескуражила. Время было раннее, до постоянных посетителей еще часа полтора, а то и два. А случайным, которые вваливаются лишь для того, чтобы пропустить стаканчик-другой, и без музыки хорошо. Да и что они в джазе понимают?..

– Здорово, – качнул головой охранник. – Что-то ты рано сегодня. У Федора смена еще не закончилась.

– Ничего, отпущу пораньше. Чего мне одному дома-то? – улыбнулся миролюбиво Гоша.

Не говорить же правду этому твердолобому двухметровому идиоту, что дома Гоше было страшно. И что он от каждого звука на лестничной клетке холодным потом покрывался до пяток. И из двери собственной квартиры крался, будто вор. Душа едва с телом не рассталась, пока он до подъездной двери добрался.

На народе и смерть красна, часто повторяла его бабка. А он на нее злился и про себя ее тупой неграмотной старухой обзывал, потому что считал эту пословицу странной и глупой.

Как смерть может быть прекрасной?! И почему для этого должен присутствовать народ?! Что же, публичная казнь предпочтительнее казни в одиночной камере, что ли?

Глупая старуха! Несет невесть что, думал он когда-то. Теперь думал иначе. Оттого и на работу помчался раньше обычного. Сейчас он мечтал смешаться с толпой веселящихся гомонящих людей, способных разогнать его страхи.

Заметил его вчера кто или нет? Заметил или нет?

– Георгий Панин? – позвал его кто-то сзади, когда Гоша, закончив с уборкой прилавка, начал сортировать бутылки.

– Д-да, – еле выдавил он, боясь распрямиться и посмотреть опасности в лицо.

В том, что за спиной его маячила опасность, Гоша почти не сомневался. Голос, позвавший его, был отвратительным! Он был холодным, как вода в проруби. Он был жестким и острым, как кромка толстого льда, окаймляющего окружность черной полыньи. И в нем слышалась откровенная угроза.

– Что угодно? – Его губы сложились в нервную улыбку, призванную служить потенциальным клиентам визитной карточкой.

– Угодно поговорить.

Молодой мужик, небритый, сероглазый и неулыбчивый, присел на высокий табурет, аккуратно поставил локти на стойку и уставился на Гошу. Второй, такой же по виду серьезный и опасный, маячил у него за спиной.

– Говорите, – великодушно позволил Гоша, тогда как внутри у него все перекатывалось и дрожало, как в центрифуге. – Что-нибудь выпьете?

– Это потом. – Рука говорившего нырнула в карман зимней куртки, выудила оттуда удостоверение и, распахнув его, ткнула Гоше прямо в лицо. – Читать умеешь?

– Так точно! – Он встал по стойке «смирно». – Чем могу быть полезен?

Странно, но страх немного поутих. Эти двое – менты. Бить, а тем более убивать его здесь не станут. Пришли просто поговорить. Такие клиенты бывали у Гоши, и не раз. То обожрется кто-нибудь в «Кристине» и до дома не дотянет, окочурится в сугробе, а в кармане у него находят их фирменную карточку на скидку. Тогда такие вот гости и приходят к ним и говорят. О кражах тоже случалось говаривать. Мобильник там или сумочку у какой-нибудь курицы подрежут. И снова они приходят.

– Вчера в этом баре была одна молодая симпатичная девушка, – начал говорить тот, кто совал ему в нос удостоверение.

Нет, ну сказал тоже! Вчера в их баре, молодая, симпатичная…

Да у них каждая вторая молодая и симпатичная. И все к ним норовят попасть. А все почему? Все потому, что клиент мужского пола у них серьезный и денежный. Вот и норовят отхватить себе кого-нибудь попристойнее.