Это воспоминание отчего-то добавило унизительности кположению Алекса, хотя и говорят, что ниже земли не упадешь, а он лежал именнона земле и силился подняться. Но его снова ударили, он снова упал. Другойкамень, словно нарочно кто-то недобрый их тут выложил именно в таком порядке,уперся прямо в грудь, проехал по чуть зарубцевавшемуся шраму, и Алекс сновазастонал, вернее, взвыл от острой боли.

Главное, ему нипочем не давали встать! Стоило только,очухавшись, начать подбирать под себя ноги, как он получал новый пинок илитычок, повергавший его ниц. А попытавшись перекатиться на спину, чтобы хотьвзглянуть на нападающих, он заработал тычок под ребра, надолго пресекший егодыхание.

Наверное, это были грабители… но нет, с него не срывали ницепочки, ни дорогого кружевного воротника, не шарили по пальцам, пытаясь снятьперстень. Ему не совали в карманы жадных рук – его просто били, били, не даваяни малейшей передышки для защиты, и вдруг он осознал, что эти люди встали наего пути не для того, чтобы ограбить, а чтобы забить до смерти.

Да, кажется, прав был де Лириа, не раз упоминавший в своихдонесениях о безудержной ненависти «туземных варваров» ко всем иностранцам! Ноколи так, это более чем смешно, называется, своя своих не спознаша!

Тут последовало несколько таких ударов, от которых Алексусделалось уже не до смеха. Он не помнил, сколько это длилось, совершеннораздавленный беспрерывной болью, и ощущением собственного бессилия, и этойназойливой мыслью: «Забьют, забьют до смерти! Своего!» Но ему даже звука недавали издать, он слова не мог вымолвить – все тонуло в стонах и хрипах.

И, словно подтверждая его догадку, один из пыхтящих, сопящихголоворезов вдруг заговорил. Нет, не с Алексом – с кем-то из своих:

– Живой еще? Точно, живой, шевелится. Чего с нимделать, сударь, полоснуть по брюху али удавочкой обвить? А может, попинать еще?

Краешком замутившегося сознания Алекс отметил, что голоскажется ему знакомым… точно, да ведь именно этим крикливым, неряшливым говоркомего поразил каких-то полчаса назад услужливый московит, указавший калиточку вкремлевской стене – для сокращения пути доброго барина.

Изрядно же сократил Алексу путь этот непрошеный Вергилий –прямиком к смерти подвел! Знать, какой-нибудь воровской пособник, которыйзаманивает таких вот доверчивых, богато одетых простаков в ловушки, на потеху ирасправу своим сотоварищам. Ну а потом, когда ватажники вдоволь почешут кулаки,кто-то среди них изображает роль римлян, сидевших в Колизее и глазевших нагладиаторские бои. Зрители либо опускали большой палец, либо поднимали его,знаменуя смерть и жизнь несчастных. Ну и что решит «римлянин», которого убийцапочтительно назвал сударем? Наверное, это их атаман. Какой приговор он вынесет?

Да убьют его, конечно. Мертвого грабить сподручнее!

Предчувствие близко подступившей смерти вдруг отрезвилоАлекса, подобно тому как пропойцу отрезвляет ведро ледяной воды, опрокинутое наголову. Но не страх овладел всем его существом – изумление переднесправедливостью и нелепостью свершившегося.

Господи, да как же это так?! Спастись от записного убийцыНикодима Сажина и его кровавого пособника Савушки, избавиться от поганойМаврухи, чтобы пасть жертвой шайки уличных грабителей? И снова проскользнула таже мысль, что посещала уже Алекса совсем недавно: было ли это нападениенаписано на роду сеньору Хорхе Сан-Педро Монтойя, то есть пожинает ли Алексплоды, уготованные его предшественнику, или он сам уже успел переписатьстраницу в книге судеб? Если так, это означает: убийцам нужна жизнь именно его,Алекса Валевского, в прежние, незапамятные времена родившегося в деревушке подСмоленском и от роду звавшегося Алексеем Леонтьевым?

Он вдруг вспомнил историю, слышанную еще в самом раннемдетстве, но прочно запавшую в память. Это была история о ратнике, который укралу товарища его смертную рубаху, кою тот собирался надеть перед тяжкимсражением, – украл потому, что у самого не было чистой сорочицы, а вгрязной представать пред Богом как-то неловко. Украл, да… Сотоварищ, которомупришлось сражаться голым по пояс, остался жив. А вор получил в грудь стрелу. Иникто не расскажет, никто не узнает, принял ли он свою погибель – или чужую,назначенную непременно носителю этой смертной рубахи?

– Как быть, сударь, чего ж молчите? – сновауслышал он говорок московита.

Опять это словечко! Избивавший Алекса человек спрашивал, чтоделать дальше, у какого-то «сударя»… Не значит ли сие, что попался Алекс вовсене грабителям? Не значит ли сие, что какой-то неведомый человек нанялразбойников, чтобы свести счеты именно с ним?

Но за что? Почему? Где пересеклись их пути, какое стольстрашное оскорбление умудрился Алекс нанести этому неизвестному, если тотвозжаждал его смерти?

Да, наверное, ему все-таки суждена погибель. А как же Даша?!

Серые доверчивые глаза вдруг проплыли перед ним, взглянули свыражением нежности, безоглядного доверия, любви… Наверное, это было последнее,что ему суждено увидеть перед тем, как взор затянет смертная пелена. И,покрепче зажмурясь, чтобы удержать милое сердцу видение, Алекс выдохнул вместес кровавой пеной:

– Дашенька…

Он не услышал собственного шепота – его заглушил голос,раздавшийся рядом и звучавший решительно:

– Оставьте его. Не троньте. Хватит!

– Сударь, так ведь осталось – всего ничего! –огорчился «Вергилий». – Еще пинок-другой – и дух вон из этой падали. Квашему удовольствию.

– Пошел вон! – взвизгнул «сударь». – Комусказано! Кто тронет его – до завтра не доживет, ясно? Вот, возьмите вашиденьги. А его… Поднимите его осторожно да снесите в посольский дом. Да одногоне бросайте, покличьте кого-нибудь, а сами отбрешетесь, мол, шли своим путем данашли господина, не иначе какие-то сволочи на него напали, избили в кровь…Понятно?

– Понятно, чего ж тут не понять? – с выражениемкрайней обиды пробормотал коварный московит. – Сволочи, стало быть? Мы,значит, сволочи… ну-ну. Ладно, как скажете, сударь!

Грубые, немилосердные руки стали переворачивать Алекса иподнимать с земли.

– Погодите-ка! – вдруг воскликнул «сударь». –Мне ему два слова сказать надобно.

Лицо Алекса было не тронуто ударами, только залепленогрязью. Голову он не мог удержать, она заваливалась да заваливалась, покакто-то из нападавших не приподнял ее с осторожностью, которая в данном случаевыглядела уморительной, если не оскорбительной.

– Гляделки-то разлепи! – проворчал«Вергилий». – Послушай, чего тебе скажут, да на ус намотай!