Алекс с невероятным усилием разомкнул склеенные грязью веки.Увидел грубоватое мальчишеское лицо, темные мрачные глаза, белый, съехавший налоб парик, поджатые губы маленького рта, из-за которого обладатель их пороюстановился страшно похож на своего свирепого деда.

Алекс бы решил, что это бред, предсмертный бред, однакосердце вдруг забилось мучительно, словно предчувствовало истину.

Неужели?.. Неужели возможно такое пугающее сходство?

– Я бы мог убить тебя, ты это понимаешь? – сказалмрачный мальчик, до невозможности схожий с обоими императорами Петрами – Первыми особенно Вторым. – Оставалось сказать только одно слово! Нет, ты этопонимаешь? – вдруг рассвирепел он. – Говори!

Алекс только и мог, что пошевелил разбитыми при падениигубами.

К счастью, это слабое движение было истолковано каквыражение согласия, потому что приступ ярости у «сударя» прошел столь жевнезапно, как возник.

– Мог бы, – повторил он почти спокойно. – Датолько ее мне стало до полусмерти жалко. Не тебя, а ее, понимаешь ты?

Алекс понимал каждое слово. Более того, он понимал и то, чтоскрывалось за этими словами, однако показать это мог, только опустив веки. Увы,поднять их он был уже не в силах – провалился в такое глубокое беспамятство,что даже не помнил, как его донесли до дома испанского посла и уложили у ворот,оказавшихся запертыми, так что герцог де Лириа, возвратившись с бала, личнообнаружил своего переводчика, лежащего на земле в луже крови и обмороке.

Вида крови де Лириа не выносил, поэтому Каскосу пришлосьнемало повозиться, чтобы привести сердечного друга в чувство. И только потом насталчеред Алекса.

«Вчера была Пасха по русскому старому стилю. По всем улицампроисходила страшная толкотня, потому что по здешнему обычаю поздравляют сПасхой всякого, давая печеное яйцо со словами: «Христос воскрес!» – и хотя быто была императрица, и она должна подставлять губы для поцелуя, отвечаясловами: «Воистину воскрес!»

Страстная неделя в Москве, в католической церкви, в которойслужат два капуцина, здесь не праздновалась никогда, но мой капеллан отец ФрайБернард Рибера, которого я привез с собою из Испании в качестве священника моейдомо́вой капеллы, вместе с двумя капелланами графа Вратислава ныне позаботилисьустроить в этой церкви монумент по испанскому обычаю, и такой, чтозаинтересовал и католиков, и еретиков, которые приходят посмотреть наши службы,чем я был очень доволен: потому что, если не обратятся, пусть по крайней меревидят наше благоговение, с которым мы служим царю царей.

Осталось добавить, что почтенный отец Фрай Бернард Рибера –достойный человек и особенно годный для такого нововведения, как дать здешнимстранам католического епископа для утешения живущих здесь (которых немало икоторые держатся в этой обширной монархии покровительством Польши) и обращениянеофитов. Здешние католики уже имеют утешение свободно отправлять своебогослужение. Я надеюсь и рассчитываю, что мне удастся в ближайшее времяустроить так, чтобы его царское величество посетил одну из наших торжественныхслужб и убедился, насколько красиво и величаво, а главное – возвышенно для душитаинство католической веры. Опасаюсь заглядывать вперед и говорить об обращениисего неофита (напоминаю, что покойная сестра его относилась к подобного родаувещеваниям вполне снисходительно), однако выскажу ему пожелание: пустьпокровительству его царского величества и славе его царствования местныекатолики будут обязаны таким драгоценным обстоятельством, как таинствоконфирмации, для того чтобы еще больше укрепляться в нашей святой вере. Я льщусебя надеждой преодолеть все затруднения, которые могут встретиться со сторонырусских министров и клира. Надеюсь в этом на моего доминиканца отца Риберу,который, безусловно, достоин титула апостольского миссионера. Я прошу этоймилости потому, что она возвышает капелланов испанских в сей стране, и теперьони уже не зависимы ни от кого и могут в своей оратории отправлять всерелигиозные службы.

Отец Рибера дал мне совет свести его с княжной Долгорукой,которую все чаще называют возможной невестой русского государя. Посколькувоспитывалась она в Варшаве, столице католической Польши, он убежден, что смогбы отыскать постулатам истинной веры путь в ее сердце. Тогда мы не ощущали бытакой безнадежности при мысли о полной подчиненности императора ПетраДолгоруким, какую ощущаем теперь.

Продолжая извещать вас о ходе наших хлопот, чтобы добитьсявозвращения в Петербург, скажу, что я начинаю опасаться за успех; и в нынешнемгоду, кажется, мы не добьемся этого, потому что фаворита я нахожу оченьохладевшим к этому делу, а никто другой не имеет достаточно авторитета у царя,чтобы убедить его воротиться в северную свою столицу».

– Матушка, ну что опять за творог нам подали? –недовольно проныла Елена. – Есть невозможно!

Княгиня Прасковья Юрьевна взяла с тарелки комочек белого,нежного, жирного творога и положила в рот. Прожевала – и испуганное выражениесошло с ее лица, словно муть с оконного стекла, омытого дождиком.

– Господь с тобой, Ленушка, – сказала своиммягким, уютным, будто пуховая подушка, голосом, исполненным вечной заботы освоем привередливом семействе. – Чудесный творожок, и сочный, и на вкус –чистое масло.

– Масло, масло… – плаксиво протянула Елена. –А я вот есть его не могу! И Катя не может. Вон, гляньте, вся зеленая сидит. Яуж которое утро гляжу: только подадут творог, ее с души воротит.

Екатерина впилась ногтями в ладонь. Ах, Ленка, что ж ты зазмея такая подколодная! И глазастая, будто ястреб! Отец, братья, даже матьничего не замечали, а она углядела-таки, что уж которое утро, стоит Екатеринесесть за стол – завтракать, как она бледнеет впрозелень.

Но творог тут ни при чем. А вот стоит услышать запахжареного масла, которым обильно политы свежие, еще скворчащие оладьи, кактошнота подкатывает к горлу, и Екатерина сидит, будто аршин проглотив, умоляяГоспода так, как никогда ни о чем не молила, чтобы дал сил продержаться доконца застолья, чтоб не вывернуло нутро на белую скатерть, уставленнуюобильными кушаньями.

После завтрака, увы, легче не становилось: дух жареногомасла, чудилось, пронизывал весь дом, проникал в самые укромные закоулки,спасенья от него нигде не было, разве что на дворе, но, как назло, зарядилидожди; гулянья и поездки стали редки – все сидели дома, играли в карты либо вфанты, пусто, скучно проводили время, а Екатерина изводилась от страха, что еевот-вот начнет рвать.