И все это стихийно, противоречиво и потрясающе энергично. В парижском сюртуке, в парижском тугом воротничке и с парижскими полубаками, но с оксфордским акцентом – просто пародия на англо-французского денди, Джимми, тем не менее, достойно представлял либералов в палате общин. Его часто видели рядом с одним из лидеров либеральной партии, Аленом Бивеном. Джимми успешно продвигал проекты своего отца, связанные с возвращением евреев на Землю обетованную, часто приезжал в Палестину и, свободно изъясняясь на иврите, беседовал с рабочими-переселенцами.

Джимми на скачках – живая карикатура на джентльмена с моноклем и баками и в то же время олицетворенная интуиция. Типичный для него и совершенно неправдоподобный для других случай произошел на Кубке Кембриджа в 1921 году. За несколько минут до начала забега Джимми начал лихорадочно делать ставки на Меленко (100 к 7), на которого никто особых надежд не возлагал. Джимми вскакивал со своего места, вносил деньги, бежал назад, спохватывался, что поставил мало, и снова бежал к букмекерам. Зрители хохотали. Джимми бегал. Он бегал до тех пор, пока ставки не перестали принимать. Читатель уже догадался, что Меленко пришел первым. Хохот зрителей сменился стоном, а Джимми ушел со скачек, унося выигрыш в 200 000 фунтов.

В своих отношениях с женщинами он был так же эксцентричен, но и тут ему сопутствовала удача. Когда Джимми исполнилось 35, он решил, что пора жениться и надо найти подходящую невесту. И куда же он обратился за помощью? К секретарю одного из своих многочисленных гольф-клубов. Тот внимательно просмотрел рейтинговый список девушек, играющих в клубе, и предложил кандидатуру юной мисс Дороти Пинто, которая за последнее время добилась больших успехов в игре. Вскоре раввин благословил этот союз, который счастливо просуществовал 33 года, вплоть до смерти Джимми, выдержав все испытания и перемены. После смерти супруга Дороти взяла на себя руководство его благотворительными проектами в Израиле.

Брат Джимми, Морис, также был Ротшильдом, «который гулял сам по себе», но в совершенно другой манере. Морис очень рано осознал, что Семейство, каким бы великим и могущественным его ни считали, до сих пор не выполнило одной важной функции – оно не подарило миру ни одной по-настоящему заблудшей овцы. И он решил восполнить пробел, направив на это все свои таланты и неуемную энергию. В свободное время Морис вполне успешно играл роль банкира и сенатора в парламенте Франции. Но основную часть своих сил он посвятил тому, чтобы стать «истинной заблудшей овцой», чьи пороки были бы соразмерны величию Семейства. И в этом он преуспел. В 20-х и 30-х годах XX века ходил анекдот, что человек может считаться принятым в светское общество только после того, как барон Морис его соблазнил (если это женщина) или оскорбил (если это мужчина). Никто не мог сравниться с ним по количеству пикантных и скандальных историй.

Показательна история, разыгравшаяся в «Отель де Пари» в Монте-Карло. Эта гостиница, где обычно останавливался Морис, славилась, причем вполне заслуженно, самой лучшей кухней в Европе. Но однажды одно из блюд барону не понравилось. Он немедленно снимает в городе огромные апартаменты с прекрасно оборудованной кухней и вызывает туда своего шеф-повара из Парижа. Морис не переехал в другую гостиницу, но каждый день демонстративно отправлялся обедать в «гастрономические апартаменты».

Иногда он поступал гораздо более жестко. Однажды в Каннах Морис купил у галантерейщика купальные трусы, которые ему не понравились уже при первом погружении в воду. Трусы были жесткими и вызывали зуд! Решение было найдено немедленно. Морис избавился от них прямо в воде и вышел на берег таким, каким создал его Господь, то есть голым. Барона приветствовал рев изумленной публики. На вопросы набежавших журналистов, полицейских и всех, кто был рядом, Морис обстоятельно и не стесняясь в выражениях рассказывал о качестве трусов и продавшем их галантерейщике (с указанием имени и адреса).

Но более всего барон прославился в роли Дон Жуана де Ротшильда. В этом качестве он развивал бурную деятельность: зимой – в грим-уборных парижских театров, а в августе и сентябре – на курортах Довиля и Биаррица.

Одной из вершин этой его карьеры можно считать его «дуэль» с одной из «роковых женщин» середины 20-х. Эта дама прославилась тем, что ни один из мужчин, пользовавшихся ее благосклонностью, не вышел сухим из воды. Ее богатые мужья либо уходили в мир иной, оставляя ей все свое состояние, либо, если повезет, получали развод и полную свободу, включая свободу от всего своего имущества. Друзья барона сочли, что эти двое вполне достойны друг друга, и знакомство состоялось. Дама оказалась завораживающе красивой. Но, излучая обаяние, самообладания она не теряла. Чего никак нельзя было сказать о Морисе. Казалось, он был сражен на месте. Куда подевалась его легендарная прямота, плавно переходящая в грубость? Он таял. Он засыпал предмет своего обожания розами, он танцевал с ней каждый вечер в «Отель де Пари». Снова и снова в присутствии многочисленных друзей и знакомых он заявлял, что его долг – соединить самую красивую шею Франции (при этом он низко склонялся над вышеназванной шеей) и самое красивое ожерелье в Биаррице. Все, включая обладательницу шеи, сочли это за обещание.

Дама сдалась. Она отступила от своего обычного правила: «уплата при доставке», и подарила Морису ночь. Наступило утро. Морис усадил даму в самое роскошное ландо и поехал с ней к лучшему ювелиру Биаррица. На витрине красовалось колье стоимостью 300 000 долларов. Морис надел его на красавицу и подвел ее к зеркалу.

– Ну вот и все, моя дорогая, – сказал он и удалился.

Дело было сделано – шея и колье соединились.

В то время, когда деятельность банков Ротшильдов отошла в тень, братья Генри, Джимми и Морис продолжали напоминать, причем самым настойчивым образом, о том, что клан существует и не потерял своего динамизма. Это также свидетельствовало о том, что он выживет при любых, даже самых тяжелых обстоятельствах. История Дома Ротшильдов, которая начиналась и продолжалась как фантастическая феерия, входила в трагическую фазу.

Как-то раз в венский Стадтпарк забрели двое бродяг. Завидев проезжающую карету, один спросил другого: «Что за тип там расселся?»

– Посмотри на ливрею, – ответил другой, – малыша Луи, барона Ротшильда, вывезли воздухом подышать.

– Ничего себе! – уважительно заметил первый бродяга. – Совсем сопляк, а уже Ротшильд!

Кто мог предвидеть, что ожидает маленького пассажира? Кто знал, что впереди депрессия, аншлюс, гестапо, тюрьма и Вторая мировая война? XIX век закончился, на пороге стоял XX.

Шли годы, барон Луи подрастал. Когда ему стукнуло двадцать девять лет, умер его отец Альберт. Это случилось незадолго до начала Первой мировой войны. Традиция Австрийского дома гласила, и это отличало его от других домов Ротшильдов, что вся полнота власти переходит к одному человеку.

Братья Юджин и Альфонс посвятили себя приятному ничегонеделанию, а ответственность за все предприятия и банки Ротшильдов в Центральной Европе легла на плечи барона Луи. Так началась одна из самых поэтичных судеб в истории семьи Ротшильд. Австрийская ветвь семейства более других пострадала от ударов сурового XX века, а барон Луи проявил редкую стойкость и достойно выдержал все удары судьбы.