Будь я в курсе вышесказанного и знай любопытные факты о том, что индейцев не пугает «цветной барьер»[142], а девушки апачей славятся свободой в выборе мужей, то дышал бы легче, хотя сомневаюсь – вряд ли кому удалось бы чувствовать себя в своей тарелке в присутствии Красных Рукавов. Вождь вперился в меня взглядом страдающего от запора василиска и прогудел по-испански своим органным басом:

– Как тебя зовут, американо?

– Флэшмен. Я не американо. Инглесе.

– Флэжман? Инглесе? – Черные глаза блеснули. – Тогда почему ты не в стране Снежной Женщины? Зачем здесь?

Мне потребовалось время, чтобы сообразить – под Снежной Женщиной подразумевается не кто иная, как наша милостивая королева, прозванная так из-за канадских владений. Мне приходилось слышать различные странные имена, которыми ее награждали индейцы: Большая Женщина, Великая Белая Мать, Бабушка (несколько позднее) и даже Старая Скво Генерала Гранта. Последнее принадлежало одному сиу, который уверял, что королева и Грант были некогда мужем и женой, но потом она выставила его вон. Вот это мне понравилось.

Я ответил, что приехал по торговым делам, в результате чего поднялся сердитый вой. Мангас Колорадо наклонился.

– Ты продаешь скальпы мимбреньо мексиканцам! – прохрипел он.

– Это не правда! – заявил я твердо, насколько мог. – Я был в плену у бандитов, напавших на ваших людей. Я не снимал скальпы.

Хотя мое заявление, о чем я не знал, было подтверждено Сонсе-аррей и Алопай, толпа недоверчиво загудела. Мангас успокоил ее, воздев руку, и выдохнул:

– Охотник за скальпами или нет, ты был с врагом. Почему мы должны сохранить тебе жизнь?

Чертовски сложный вопрос, когда его задают такие уста, но прежде чем я успел прикинуть варианты ответов, моя маленькая Покахонтас[143] была уже тут как тут. Сжав кулачки и сверкая очами, она накинулась на него, как болонка на мастифа.

– Потому что он – мой избранник! Потому что он сражался за меня и спас меня, и был добр ко мне! – Девушка смотрела то на отца, то на меня, а по щекам у нее ручьями текли слезы. – Потому что он второй мужчина в моем сердце после отца, и я выйду или за него, или ни за кого больше!

Да, для меня это была новость, хотя ее поведение в викупе позволяло предположить наличие неких замыслов. И если энтузиазм с ее стороны вам покажется несколько скороспелым, замечу, что и впрямь защитил ее, да и очень походило на то, что в том сезоне среди североамериканских женщин распространилось поветрие ходить под венец с Флэши. Надежда колыхнулась во мне, чтобы ухнуть опять, стоило дорогому папаше встать на свои гигантские ходули и притопать ко мне, желая рассмотреть поближе. Это было все равно что наблюдать приближение каменного истукана с острова Пасхи. Вождь навис надо мной, обдав изо рта ароматом сильно ношенных сапог. Добавьте к портрету еще и налитые кровью глаза.

– Что скажешь, пинда-ликойе? – спрашивает он, и в каждой складке ужасного лица читалось угрюмое недоверие. – Ты знаком с ней лишь несколько часов: что может она для тебя значить?

Будь передо мной цивилизованный кандидат в тести, я, смею заметить, нес бы какую-нибудь лирическую чепуху и адресовал бы его к своему банкиру, но в настоящем случае позволь себе одно лишнее слово или чрезмерное проявление чувств – и через миг запоешь: «Кто кинуть дом готов и висеть в глуши лесов»[144]. Так что я придал себе вид простой и мужественный и, не сводя с Сонсе-аррей решительного взгляда, перевел на испанский фразу, которую Дик Вуттон использовал в разговоре с шайенами:

– Когда я смотрю на нее, сердце мое парит в небесах.

Она прямо завизжала от удовольствия и забарабанила кулачками по коленкам. Толпа шумела, а Мангас не мигая глядел на меня.

– Это слова, – проскрипел он, как гравий под ногами. – Но что нам известно о тебе, кроме того, что ты – пинда-ликойе? Как узнать, что ты достоин ее?

Не имелось, похоже, особого смысла говорить, что я учился в Рагби у Арнольда или что сбил пять калиток из двенадцати в матче против сборной «Англии XI», поэтому я избрал наиболее подходящую, на мой взгляд, линию и поведал ему, как служил с солдатами Снежной Женщины в далеких странах и посчитал «ку» на воинах юта и кайова (и это было правдой, хоть и противоречило моему намерению). Вождь слушал, а Сонсе-аррей с гордостью озирала примолкнувшую толпу. Вдруг один молодой детина, обнаженный, если не считать мокасин и набедренной повязки, зато с ожерельем из серебряных украшений, выскочил вперед и принялся лопотать что-то по-апачски. Как я потом узнал, это был Васко, отвергнутый ухажер, наружность и аромат которого без обиняков прокомментировала Сонсе-аррей. По племенным стандартам, он был женихом состоятельным – шесть лошадей, дюжина рабов и все такое – и обещающим сделать хорошую карьеру. Полагаю, Васко был до глубины души уязвлен тем, что какой-то презренный белоглазый преуспел там, где он потерпел фиаско, и хотя я не понимал ни слова из его речи, смысл ее явно не выражал симпатий к пленнику. Истощив запас ругательств, воин воткнул свой томагавк в землю прямо у меня под ногами. Значение этого жеста понятно на любом языке. Наступила гробовая тишина, все взоры устремились на меня.

Вам прекрасно известно, каково мое мнение о смертельных поединках. Я бежал от них больше раз, чем мог сосчитать, и ни разу в жизни не пожалел об этом, а эти десять стоунов мускулистой, тренированной ярости – притом что юноша наверняка был проворен, как белка, да и сложен, как чемпион в среднем весе – были последним, с чем я хотел бы померяться силами. Ничего доброго из этого не выйдет. Но, помня, что налитые кровью глаза Мангаса неотрывно наблюдают за мной, я понимал, как будет воспринят отказ. Нет, это случай, когда спасти может только расчетливый блеф, когда сердце едва не выскакивает из груди, а на лице не дрогнет и мускул. Так что я поглядел на топор, на разъяренного Васко, Мангаса и пожал плечами.

– А стоит ли? – говорю. – Ради нее я убил уже человека получше, чем он. Да и скольких еще придется убить?

За спиной у меня что-то скрипнуло – это засмеялся Раззява. Легко было догадаться, что имя ее отвергнутым возлюбленным – легион. По лицам некоторых собравшихся тоже пробежали улыбки, но моя леди оставалась совершенно серьезна. Кто такой Васко, спросила она, чтобы встревать? И с какой стати такой прославленный воин, посчитавший «ку» и убивший ради нее, должен принимать вызов какого-то выскочки, только-только совершившего свой четвертый военный поход?[145] Она буквально визжала, наседая на него, и толпа заволновалась, явно не симпатизируя ей, как я подметил. Раззява буркнул, что любой дурак способен сражаться, и люди одобрительно закивали. Апачи, да будет вам известно, прирожденные бойцы и храбрость почитают как само собой разумеющееся качество, особенно для таких здоровенных свирепых парней вроде меня (вот придурки), и вызов Васко их совсем не впечатлил – его сочли за дурной тон со стороны ревнивого любовника. Но змеиные глаза Мангаса ни на секунду не отрывались от моего лица, и, охваченный ледяным ужасом, я понял, что должен продолжать игру, причем без задержки, хотя отдавал себе отчет, что блеф может обернуться западней, стоит сформировавшемуся в моем уме плану пойти наперекосяк. Никто не успел и слова вымолвить, как я выдергиваю томагавк, оглядываю его и говорю Мангасу спокойным таким тоном: