«Триптих – август 1972», написанный Бэконом после самоубийства его возлюбленного Джорджа Дайера. Именно образ Дайера с крайней левой картины впервые привлек внимание Нолана, когда тот был подростком. Более ранний портрет Бэкона, «Этюд головы Джорджа Дайера» (1967), появляется в первой сцене сна в «Начале»: в этом фильме речь также идет о страстном романе, который обрывает самоубийство в отеле. «Не проходит и часа, чтобы я не думал о Джордже, – рассказывал Бэкон летом 1972 года. – Если бы я не ушел из номера тем утром, если бы я только остался и удостоверился, что он в порядке, возможно, Джордж был бы сейчас жив. И это факт».

Впервые Нолан столкнулся с работами Бэкона в возрасте шестнадцати лет. Приехав в лондонскую галерею Тейт на школьную экскурсию по творчеству Ротко, в сувенирной лавке он заметил постер одной из более ранних выставок – ретроспективы картин Бэкона. «Помню, как увидел этот постер и подумал: потрясно выглядит!» – говорит Нолан. Он тут же купил его и повесил на стену у себя в спальне. Затем, несколько лет спустя, Нолан увидел фильм Эдриана Лайна «Лестница Иакова» (1990) про ветерана Вьетнамской войны (Тим Роббинс), который проживает кошмарные воспоминания, являющиеся к нему в виде образов с картин Бэкона – смазанных, дергающихся голов. Нечто похожее Нолан попробовал повторить в своих подростковых фильмах, а позднее узнал от Лайна, что тот позаимствовал этот эффект из фильма Дона Леви «Герострат». В 1968 году только что открывшийся кинотеатр при лондонском Институте современного искусства отобрал «Герострата» для своего премьерного показа. Это один из великих «неизвестных фильмов»[86] – яростная, мрачная и безумная история обозленного на мир поэта (Майкл Гозард), чей внутренний хаос проступает через жуткое воплощение работы Бэкона «Голова IV». В этой сцене автор использовал авангардные приемы: запись на высокой частоте кадров превращает движение головы персонажа в исступленное, смазанное пятно, а за кадром звучат кричащие хаотичные шумы. К сожалению, творческий путь Леви оборвался до срока: он переехал в Лос-Анджелес, чтобы преподавать в Калифорнийском институте искусств и изучать кино, видео и мультимедиа, однако в 1987 году режиссер покончил с собой.

«Конечно, это очень артхаусный фильм, но весьма интересный, с выдающимся изобразительным рядом, – рассказывает Нолан. – Через несколько лет после выхода “Лестницы Иакова” эти размытые головы можно было увидеть в любом фильме ужасов, музыкальном клипе или трейлере. Такие идеи не сразу просачиваются в культуру. В юности я сам попробовал это повторить на камеру Super 8, придумывал героя с размытым лицом или чтобы его лицо появлялось в кадре лишь мельком. В одной из сцен у Лайна есть человек в клетке – не совсем тот же образ, что в живописи, но близко. Еще можно вспомнить “Преследование”, персонажа Джереми: он носит костюм с галстуком, и его глаз несколько искажен, что я также почерпнул у Бэкона».

На съемках «Темного рыцаря» Нолан, художник по гриму Джон Кальоне и двадцативосьмилетний актер Хит Леджер собрались в трейлере последнего, чтобы изучить альбом с репродукциями Бэкона. Образ Джокера с его растрескавшимся, смазанным гримом, который злодей, кажется, носит уже несколько дней и ночей подряд и который теперь распадается изнутри, отчасти вдохновлен картиной Бэкона «Этюд по портрету папы Иннокентия X работы Веласкеса» (1953), более известной как «Кричащий папа». «Гримеры поняли свою задачу, – рассказывает Нолан. – Они использовали белые и красные цвета, но также добавили черный, кое-где убрали кожу и определенным образом смазали краски. На картинах Бэкона местами виден голый холст; так же за гримом проглядывает кожа Хита». Рот актера окружали накладные шрамы, которые со временем высыхали и отклеивались, поэтому, чтобы пореже возвращаться в кресло гримера и не тратить там по двадцать минут, Леджер постоянно облизывал губы – что подарило Джокеру один из самых жутких его тиков. «Также в какой-то момент Хит сказал мне: “Я буду сам наносить на лицо грим. Хочу понять, что из этого получится”. Так он и поступил. “Возможно, мы что-нибудь выясним”. Выяснили мы то, что гример из него похуже, чем Джон Кальоне, и что на его пальцах, разумеется, остаются следы краски. И Хит сказал: “Ну конечно! На пальцах Джокера должны быть следы краски, если он сам наносит грим…” И мы решили оставить немного краски на его руках. Вот так вышло. Работать с настолько творческим и настроенным на роль актером мне было в радость. Очень круто».

Хит Леджер в законченном образе Джокера. Часть грима Леджер наносил на себя сам. Накладные шрамы со временем отслаивались, поэтому, чтобы пореже возвращаться в кресло гримера и не тратить там по двадцать минут, Леджер постоянно облизывал губы.

Леджер на несколько недель изолировал себя в гостиничном номере и там отрабатывал различные голоса и жесты, пока не нашел то, что его устраивало. Он вручную переписал реплики из сценария в свой дневник и туда же вклеил несколько иллюстраций: например, фотографии вокалиста Sex Pistols Джонни Роттена, Сида Вишеса и Алекса, героя Малкольма Макдауэлла из фильма «Заводной апельсин». На съемках сцены, когда Джокер врывается на вечеринку и угрожает сенатору Патрику Лихи[87], Нолан советовал Леджеру вести себя агрессивнее. «Этот эпизод мы снимали одним из первых, так что я говорил Хиту: “Ты должен быть словно ураган. Богачи собрались на тусовку – и тут приходишь ты и ссышь им в суп”. Когда мы все отсняли, он поблагодарил меня за то, что я его так подстегнул. Он полностью перевоплотился в этого злодея. Вообще-то Хит был очень приятным парнем. Мне кажется, ему совсем не были близки наглость и жестокость Джокера; а ведь это невероятно жестокий персонаж, он наслаждается дискомфортом, который испытывают другие люди в его компании. Это полная противоположность Хита. И полная противоположность меня. Хит говорил: “Ты дал мне повод быть ужасным человеком”. А сам он не любил доставлять людям неудобство».

«Мы часто вспоминали Алекса из “Заводного апельсина”, – продолжает Нолан. – Думаю, из всех ранее созданных персонажей он наиболее близок Джокеру. Ведь по своей сути Джокер – подросток. “Сейчас я здесь все разгромлю, потому что идите вы на хрен”. Он даже не думает о том, зачем он все громит. Он совершенно вышел за рамки. Его устами говорит сама человеческая природа; правда, в себе я ее не признаю. Я боюсь обнаружить ее в себе. Боюсь таких проявлений человеческой природы. Джокер для меня – самый жуткий злодей, самое страшное, что только может быть. Особенно в наши дни,