К вечеру отряд сосредоточился с обратного склона холмов у дороги, ведущей на КПП. Бойцам в последний раз выпала возможность отдохнуть и перекусить. Настроение у всех было тревожное. Тут уже не до шуток и пустопорожних разговоров. Перед серьезным делом лучше помолчать, подумать о своем.

В половине девятого вечера зашло солнце, и быстро наступила темнота. Монгол с тунгусами ушел к КПП. Началось томительное ожидание начала движения. Ожидание, когда каждая минута растягивается в вечность, и в этой вечности нечем заняться: ни курить, ни говорить уже неохота; амуницию проверять незачем; перематывать портянки – поздно.

За два часа до рассвета передовая группа подобралась к КПП. На вышке перед воротами маячила тень часового. Второй охранник прохаживался вдоль забора из колючей проволоки. В караульном помещении горел свет.

Метров за пятьдесят до ворот разведчики остановились. Чук достал из самодельного колчана стрелу с утяжеленным наконечником, еще две стрелы положил рядом. Геккон отполз к забору.

– Пора, – прошептал Монгол.

Чук встал на колено, подождал, пока стихнет порыв ветра с моря, вскинул лук вверх и выстрелил. Стрела бесшумно ушла в небо и воткнулась в ограждение вышки. Часовой, услышав стук по бортику, подошел узнать, в чем дело. Пока он, склонившись над ограждением, рассматривал торчащий из досок оперенный хвостовик стрелы, пока соображал, что это такое, Чук выстрелил второй и третий раз. Описав в темноте широкую дугу, первая стрела попала часовому по каске. Он инстинктивно выпрямился и тут же схватился за шею, пытаясь вырвать пробившую горло стрелу.

Часовой у забора, услышав возню на вышке, остановился. Геккон прицелился и первой же стрелой поразил его в грудь.

В это же самое время Николай Егорович повел отряд к поселку.

– Отче наш, иже еси на небеси, – зашептал кто-то за его спиной.

– Лучше богу Тору помолись, – обернулся Лоскутов. – Здесь его вотчина.

– Чья вотчина? – не понял набожный боец.

– Заткнись, падла! – зашипели в строю. – Заткнись или до немцев не дойдешь, здесь уроем!

Откинув запор на воротах, Монгол и тунгусы подбежали к караульному домику, рывком распахнули дверь, ворвались внутрь. Увидев ввалившихся в помещение узкоглазых азиатов с изготовленными к бою луками, немцы остолбенели. Чего-чего, а нападения дикарей они не ожидали.

– Хендехох! – тут часовые заметили, что у одного из «гостей» в руках автомат. Еще ничего толком не понимая, охранники покорно подняли руки.

– Геккон, спящих! – скомандовал Монгол.

Геккон бочком-бочком обошел пленных, юркнул в помещение отдыхающей смены. На топчанах, не снимая сапог и гимнастерок, спали двое. Тунгус подошел к одному, левой рукой зажал рот и слегка встряхнул, чтобы человек проснулся. Немец вздрогнул, открыл глаза. Теперь его можно резать: спящий человек от удара ножом вскрикивает, проснувшийся умирает молча.

Когда через несколько минут отряд Лоскутова прошел через КПП, в караульном помещении все немцы были мертвы.

У пирса десантники заняли круговую оборону. Моряки поднялись на борт посыльного судна, проверили каюты, запустили двигатель.

– Грузимся! – махнул с борта Мазур.

Один за другим бойцы по трапу зашли на теплоход, расположились на палубе в том порядке, в каком предстояло высаживаться. Лоскутов прошел в ходовую рубку.

Мазур, занявший капитанское место, передвинул рычаг оборотов двигателя на «малый вперед», вывернул штурвал влево. Освобожденное от швартов судно отвалило от пирса и медленно двинулось в глубь фьорда.

Первый этап операции прошел как по маслу: без сучка, без задоринки.

На подходе к острову Монгол сжал Лоскутову руку:

– Коля, за волка – спасибо.

Николай Егорович глянул на часы. Четыре утра. Светало. Начинался новый день.

Чем дальше от пирса, тем крупнее становилась волна. Набегающие из открытого океана пенящиеся белые барашки били в правый борт посыльного судна, раскачивали его из стороны в сторону, фонтанами брызг взлетали над палубой, обдавая десантников холодной соленой водой.

Спасаясь от ледяного душа, Игорь Якушев спрятался за надстройкой. Мимо него в поисках швартового каната сновали моряки.

– Клянусь якорем на моем надгробье, я еще не встречал теплохода, где бы не было швартов, – ругаясь матом, через слово прокричал Иванов, оказывается, тоже бывший моряк.

– А на хрена ему швартовы, от острова до поселка ходить? – забрызганный с ног до головы Додонин открыл какой-то ящик на юте, заглянул внутрь и отрицательно замахал руками.

С ходовой рубки высунулся Мазур:

– В коффердаме на баке смотрите, где-то запасной должен быть.

Беготня матросов по палубе только усилила чувство тревоги у Якушева. Его опять начало знобить. В желудке образовался ком, рывками просящийся наружу.

«Это морская болезнь, – подумал Якушев. – Сейчас пристанем к берегу, и все пройдет».

Как Якушев ни подбадривал себя, страх все больше и больше овладевал им, туманил разум, заглушал все мысли и чувства. Страх поселился у него где-то в животе. На высокой волне он утягивал внутренности и душу лейтенанта в пах, в мошонку, а из мошонки куда-то наружу, и тогда от лейтенанта оставалась только трясущаяся от страха оболочка. Но судно вставало на ровный киль, и сознание возвращалось к нему.

«Господи, когда-нибудь это кончится? – причитал про себя Якушев. – Где же берег?»

И тут он представил немецких пулеметчиков, с ухмылкой ожидающих теплоход.

«Если Мазур одним ручным пулеметом пообещал Лоскутову перебить любой десант, то ведь немцы могут сделать то же самое?»

От этой мысли Якушеву расхотелось высаживаться на берег, но и болтаться на хлипкой скорлупке посреди океана не было никаких сил.

«Надо было обмануть всех, сказать Лоскутову, что это макет “Посоха”, и нас бы не послали в атаку. Мы бы сейчас уже шли к условной точке подальше от этого проклятого острова. Нас бы сняли и увезли в Мурманск. Потом бы я уехал домой».

– Петлю вяжи, – рядом с ним, укрывшись от брызг, Иванов и незнакомый десантник растянули вдоль борта пеньковый канат. – Да какой ты узел делаешь, дай, я сам!

Иванов ловко продел конец каната из петли в петлю, затянул морской узел, проверил, хорошо ли скользит свободный конец в образовавшемся колечке.

– Как только Мазур шаркнется о пирс, набрасывай петлю на кнехт, а я восьмерку набью, и потом уже подтянем борт к берегу, – из слов Иванова лейтенант не понял ровным счетом ничего, кроме того, что берег с вражескими пулеметами все ближе и ближе.

От очередного спазма желудка Якушева стошнило. Стало немного легче. Он глубоко вздохнул и почувствовал запах собственного пота. Это был тяжелый неприятный запах страха, стресса, ожидания конца земного существования. От запаха такого пота невозможно отстирать одежду. Единожды пропотев им, нательное белье лучше выкинуть, а самому хорошо пропариться в бане.