class="p1">— А вот и есть! Иначе бы кто её такую создал, а? И сюда послал?

Капитан и старший сержант дружно опрокинули ром в глотки. Выдохнули.

— А партия, а комсомол? Они как же? Их куда? — капитан закусил варёной картошкой.

— Партия и комсомол — здеся, — Пашка стукнул кулаком по столу, — пусть будут. Нужны, — он подтверждающе мотнул вихрастой головой, — а Бог — он ТАМ! — он поднял глаза к потолку, и для верности ткнул промасленным пальцем вверх, — и пусть будет. Тоже нужен. И ангелы нужны. Тоже. Согласен?

— Согласен, — капитан оторвал бутылку от стола и разлил по кружкам остатки рома.

Глава 23. Пророчества.

— Ого! Да вы тут уже остограммились, я смотрю! — Андрей вошёл в горницу и весело посмотрел на сидевших за столом командира батальона и механика-водителя.

— Ага, пока мы там, значит, пели и плясали, — Агния, запыхавшись, ввалилась следом за ним, — они тут время весело проводили!

— А ты, значит, ещё и плясала? — Пашка поднял на неё слегка осоловелые глаза.

— Не-е-е… я только играла! — рассмеялась Агния, — а пела и плясала у нас Тонька. Вот плясунья, я вам скажу! — и она ободряюще толкнула Антонину плечом.

— Та ладно…. — та только смущённо потупилась.

— Да и петь она горазда! — Агния бухнулась на свободное место, — еле-еле вырвались… Отпускать не хотели. Хорошо, тётка эта на помощь пришла, лейтенантша медицинская. Чего, говорит, расшумелись, разорались тут под гармошку? Вам, говорит, покой нужен, а то сейчас все швы у вас разойдутся, да раны пооткрываются, — Агния обернулась на Андрея, как бы ища от него подтверждения.

Андрей кивнул, усаживаясь рядом с ней:

— Ага. Короче, концерт пришлось прервать.

Комбат повернулся к Антонине:

— Ну, а ты, дивчина, чего там, у двери стоишь? Присаживайся к нам.

Антонина, раскрасневшаяся от недавних плясок и песен, стояла в нерешительности на входе в горницу. На ней была выданная ей, как и обещал комбат, красноармейская форма.

— Так я же… гражданская… — смущённо пробормотала она.

— Садись, «гражданская»! — капитан Дунько хлопнул ладонью рядом с собой по лавке, — в бою была? Раненых таскала? Живой осталась? Всё! Уже обстреляна! А документ мы тебе справим.

— Вот, всё уже есть, — в руке у Агнии невесть откуда появилась красноармейская книжка. Она придвинула её по столу Андрею, — проверь, всё ли правильно заполнено.

Андрей раскрыл небольшую, слегка потрёпанную книжечку в несколько страниц:

— Так… Шумейко Антонина Ивановна… год рождения… ШМАС… печать… воинская специальность… техник вооружения…

— А ну-ка, — капитан требовательно протянул руку, хапнул в неё красноармейскую книжку, полистал страницы, покрутил в руках, словно желая распознать подвох.

Подвох не распознавался. Всё было чисто.

— Неужто вот так, прямо из воздуха? — недоумению его не было предела, — мне Паша говорил, да всё не верится… что, серьёзно, можешь вот так, что хочешь, сотворить?!

— Ну, на тебе твою расчёску, — Агния протянула к нему руку, и положила её на столешницу ладонью вверх. На её ладошке, медленно, словно протаяв из тумана, появилась небольшая зелёная, с перламутром, расчёска, — вот, Степан Михалыч, держи, а то потерял ведь свою, когда бой был!

— Ух ты! — капитан, как мальчишка, восхищённо смотрел на утерянную, и вновь приобретённую вещицу, — действительно, не враки… а я Пашке не верил.

— А я тебе прррравду говорил! — Паша поднял вверх чёрный от машинного масла палец, — не верил он… А ещё она мне ложку сделала, сотворила, волшебством своим… И ножик козырный! Слышь, капитан, доставай третью, а то… Андрюха тут… уже целых пять минут сидит, а… и… не в одном глазу. Непорррядок!

К двум уже пустым бутылкам добавилась третья. Откуда-то из-за спины комбат вытащил ещё три кружки. Сдвинутые в кучу в центре стола, они жалобно звякнули боками.

— Так! Стоп! Только Андрею! — Агния решительно выдернула из кучи две кружки и отодвинула их в сторону, — мне и Тоне нельзя.

— Да ты что?! За Победу?! Как нельзя?! — возмутился Паша.

— Я сказала — нельзя! Значит — нельзя! — с железом в голосе решительно ответила Агния.

— Ну и ладно, ему больше достанется. — быстро согласился танкист, — давай Андрюха, штрафную!

Налили, выпили.

— Ох, ё-ё… — крепкий ром, — Андрей чуть не задохнулся, — а я думал, ром — это что-то вроде лимонада с градусом…

— Сам ты лимонад! Давай ещё!

Снова булькнул разливаемый в кружки ром, снова звякнули кружки.

— За Победу!

Теплота разлилась по всему телу, похорошело…

— Пичуга, вот ты всё знаешь, а вот скажи-ка нам, когда союзники, наконец, второй фронт откроют, а? — Пашка уставился на Агнию.

— Шестого июня сорок четвёртого. Высадятся в Нормандии, во Франции.

— Ого! Не скоро ещё! Полгода ещё, с гаком. А вот ещё скажи…

— Стой! — капитан, желая его остановить, положил ему руку на плечо, — хрен ли нам в этих союзниках? Толку с них… Ты вот что скажи — когда войне конец? Когда победим фашистов?

— Девятого мая сорок пятого, — не моргнув глазом, ответил Ангел.

Помолчали. Потом комбат разлепил губы и хмуро проговорил:

— Долго ещё. Не доживём.

— Доживёшь. И Пашка доживёт, — она кивнула, и улыбнулась.

— Слышь, Степан! — Пашка хлопнул капитана по плечу, — живы будем — не помрём! Пичуга правду говорит! Она такая!

— А Гитлер? Возьмём в плен? — комбат аж подался вперёд, ожидая ответа.

— Сдохнет, как собака. 30 апреля, у себя в бункере, от страха навалит в штаны и примет яд.

— От ссука! — кулак капитана бахнул по столу, — эту гниду — в клетку бы, да на Красную площадь!

Опять помолчали. Андрей сидел, хмуро уставившись на свои сжатые кулаки, лежавшие на столе.

— Значит, дойдём таки до Берлина? В мае сорок пятого? — капитан пытливо смотрел Ангелу в глаза.

— Паша дойдёт. Твой полк дойдёт только до Будапешта. В Венгрии и останешься…

— Это почему же? — оскорблённо вскинулся капитан.

— Потому что Берлин будут брать силами 1-го Украинского, 1-го Белорусского и 2-го Украинского фронтов. Паша войдёт в Берлин в составе третьей гвардейской танковой армии, а ты, Степан, через год будешь брать Будапешт в составе 3-го Украинского фронта.

Капитан сдвинул брови, о чём-то задумавшись… И тут, лицо его, до этого озабоченное, вдруг немного разгладилось, и он даже слегка улыбнулся чему-то своему, потаенному.

— Правильно, гони её, тугу-печаль, — чутко уловила перемену его настроения Агния, — в Берлине за тебя на стене Рейхстага Пашка распишется (Паша важно и гордо кивнул), а счастье твоё не в этом…

Как война закончится, ты сразу напишешь Вере. Твоей Вере, и вызовешь её к себе, в Венгрию. И она приедет, и станет твоей женой.

— А откуда ты про Веруську… — у Степана аж отпала челюсть от изумления.

— Я всё знаю. И про тебя, и про неё, — устало улыбнулась Агния, —