Я собственными глазами видел, что когда в галерее слышали стук приближающихся турецких заступов, к ним рыли навстречу подкоп, в который на рассвете, когда у турок возобновлялась работа, запускали какой-то особый удушливый дым от разведенного костра, в котором жгли местные деревья, а в особо опасных случаях взрывали горшки со знаменитым греческим огнем.

Когда-то, еще до штурма, тайна греческого огня почти тысячу лет была главным секретом византийской короны. Теперь же, когда империи приходил конец, я без труда выяснил его секрет всего за двадцать золотых и даже смог купить всего за двадцать пиастров пятнадцать готовых зарядов, которые ночью под особой охраной отнесли и спрятали на наших бригах.

Я обсудил с Владом, сможем ли мы изготавливать греческий огонь сами, в Хусте, а потом и в Тырговиште, и уже на следующий день на купеческом судне на север отплыли мои мастера с заданием узнать, где в Карпатах можно найти выбивающуюся из земли черную горючую жидкость, белый песок, который сейчас называют «негашеной известью», и особую смолу невечнозеленых деревьев, которые в смеси с порохом и превращались в тот самый страшный огонь, горевший на воде даже во время шторма. Забегая вперед, могу сказать, что черную жидкость мы потом нашли совсем рядом с Тырговиште, у Цинти, а извести оказалось много у подножий Карпатских гор, но смолы и дававших ее деревьев в Валахии не было. Мы не смогли наладить изготовление пылающих горшков у себя дома, так как смола не выдерживала перевозки, но я позднее сумел организовать их доставку из бывшего Константинополя, правда, в небольших количествах. Именно греческий огонь помогал защитникам отбивать османские штурмы на стенах и башнях, на которые прорвавшиеся османы лезли, не жалея трупов.

16 мая османы первый раз на протяжении всей линии обороны приблизились ко рву и несколько дней заваливали его ветками, бочками, деревьями и досками. На четвертый день стены были атакованы через заваленный ров десятками тысяч османов, штурмовавших их в разрушенных пушечным огнем местах. Это был первый настоящий штурм города, в который рвались и рвались атакующие толпы, без перерыва били пушки и камнеметы, а во все пять замурованных дверей ломились стенобитные машины.

Решающий бой разгорелся у главной городской башни Романа, куда янычары смогли подвести огромную осадную башню. На бой смотрел сам Мехмед II, и османы лезли на башню с отчаянием обреченных, стараясь отличиться на глазах султана даже смертью.

Генуэзцы и сам Джустиниани в этот день показали себя во всем своем мастерстве. На второй линии обороны мы с Владом, оставив двести воинов для охраны бригов, устроили несколько мест для приема и обихода раненых, которых уже в самом начале штурма появилось в избытке, в основном пробитых стрелами, а позже понесли и порубленных воинов, которых мы спасали всем, чем могли, помогая выделенным нам городским лекарям.

Когда на башне Романа раздался страшный шум, Влад не выдержал и рванулся туда, и я с двумя пятерками своих мастеров тут же бросился за ним следом. Генуэзцы, устроив фалангу, уже выбили янычар с боевой площадки башни, и тут мы увидели, как тридцать или больше воинов Джустиниани один за одним группами по пять человек метнули на все ярусы забитой османами осадной башни кувшины с греческим огнем. На башне, вспыхнувшей сразу от низа до верха, раздался жуткий вой десятков сгоравших заживо османов, кусками пылавшего мяса летевших к земле. Башня сгорела за двести мгновений, посыпавшись вниз обугленными бревнами перекрытий. Османы были отбиты везде, и кровавый штурм постепенно прекратился сам собой. Разбитые стены и башни тут же стали восстанавливать для следующего штурма, а мы с Владом помогли перенести раненых в город и вернулись в бухту Золотой Рог, как раз к началу грандиозного морского боя, в котором мы, сами не новички в этом деле, увидели, что могут сделать шесть генуэзских боевых кораблей с сотней вражеских судов.

Невидимые со стороны солнца шесть красавиц-каравелл, блистая обшитыми медью бортами, подлетели к константинопольской бухте, залпами из пушек и огромным количеством греческого огня потопили или подожгли стоявшие перед ними вдвое меньшие по размеру турецкие суда и чуть ли не по их обломкам прошли в Золотой Рог через открытую между вторым и третьим бакенами цепь. Этот удивительный бой, а вернее избиение, продолжался не очень долго, но успевший посмотреть на него с берега Мехмед пришел в ярость и прямо на коне бросился в воду бухты, очевидно, пытаясь вдохнуть боевой дух в своих моряков. Султана остановили, генуэзские корабли высадили на причал тысячу добровольцев из Европы, а перед лежавшей на воде цепью в рядах турецких эскадр не хватало восьмидесяти судов.

Стоявший в бухте византийский флот из двух десятков больших судов в бой не вмешивался и никак не помог генуэзцам прорваться к городу. Когда я рассказывал Владу, что ночами императорский адмирал продает свои корабли людям султана, он был потрясен, но только тем, что их продавали вместе с экипажами. Империя, когда-то включавшая в себя половину мира, позорно уходила в небытие.

Ярость Мехмеда нашла выход следующей ночью. Османы выровняли землю на берегу, положили на нее смазанные воловьим жиром доски и перетащили по ним под барабанный бой из Босфора в Золотой Рог семьдесят кораблей, пройдя с ними в одну ночь десять тысяч шагов.

Когда жители города увидели утром в своей бухте турецкие корабли, на Константинополь опустился ужас, который, однако, все равно не заставил их выйти на стены.

Джустиниани пригласил Влада к себе. Он предложил совместными усилиями этой же ночью сжечь турецкие корабли, пока османы не устроили здесь плацдарм и не атаковали Константинополь, стены которого без рва были в два раза ниже, чем у башни святого Романа, с двух сторон. Двести наших воинов ночью на сорока лодках должны были тихо подойти к османам и сжечь их греческим огнем.

Предложение было интересное для моих мастеров, нуждавшихся в боевой практике, и Влад согласился, заявив, что он сам пойдет во главе своих воинов.

Мы начали активно готовиться к сложному ночному рейду, а генуэзец отправился во Влахерны рассказать о предстоящем бое императору. Когда я попросил Джанни этого не делать, он ответил, что по договору обязан подобные вылазки всегда обсуждать с Палеологом. Итальянец ушел, а я отправился вслед за ним с пятнадцатью мастерами, которых расставил у всех входов и выходов во дворец. Через два часа из главного и черного входов вышли двое придворных, один высокого, другой низкого ранга, и отправились на городской рынок, где коротко, в несколько слов переговорили с какими-то незаметными греками, похожими на турок, которых на этом базаре было множество. Мои мастера проследили обоих почти до османского лагеря. Стало ясно, что один из вельмож и чей-то секретарь продали Джустиниани, а вместе с ним и жизни наших воинов, османам за свои тридцать пиастров.

Мы вернулись на бриги, а я прошел к Владу, у которого сидел Джанни, и сказал, что люди императора уже выдали ночную вылазку людям султана. Итальянец не поверил, сказал, что при его разговоре с императором присутствовали только его советник и секретарь (я не выдержал и улыбнулся), и, когда Влад отказался посылать своих воинов на верную гибель, высокомерно заявил, что ночью сожжет турок сам. Я только попросил, чтобы он не выходил на вылазку сам и был готов прикрыть от погони своих товарищей по оружию. Джанни не стал спорить и согласился.