– В ледяной? – спросила Ирка и ошиблась.

– Нет. Изба такая, очень большая. Внутри тепло. Печка. Ясогрелась. И так хорошо стало, как никогда. Так замечательно, что, казалось, ясейчас растворюсь от счастья. Растаю, и даже кости растают. Дед Мороз видит,что мне тут хорошо, и спрашивает: «Хочешь жить тут всегда?» Я отвечаю: «Да». Онведет меня в другую комнату, и я вижу, что там огромная гора игрушек. Простоогромная! И Дед Мороз говорит: «Ты будешь помогать мне. Читать детские письма ипо письмам посылать подарки. Лошади, машины, куклы, медведи – то, что каждыйпопросит. Согласна?» Я ответила: «Да». Он говорит: «Но запомни – себе тыникогда ничего не сможешь взять. НИЧЕГО! Даже самой маленькой игрушки. Если тыэто сделаешь, ты не сможешь помогать другим и радоваться за других. И настоящаярадость навсегда будет для тебя закрыта». И – чик! – я проснулась.

– Что, уже валькирией? С копьем? – недоверчиво спросилБагров.

– Нет. Валькирией я стала только через десять лет, когдапогибла моя предшественница. Но этот сон и доставшееся мне копье были связаны.Я это чувствую! И даже не в Деде Морозе дело – Дед Мороз это так, образ,понятный тогда мне, ребенку.

Оруженосец Бэтлы поправил черенком вилки оплывшую свечу.

– А вообще странно, что хорошие люди часто все получаютпоследними. Или совсем ничего не получают, – сказал он.

– Не странно, – заметила Бэтла. – Я тоже об этом думала ивот что поняла. Вообрази: ты раздаешь на празднике куски пирога. Галдеж, шум,дележка. Собравшиеся тебе мало знакомы, кроме одного – твоего старого,проверенного, настоящего друга. Кому ты дашь пирог первым? Другу или темдругим, незнакомым? Более вероятно, что ты начнешь с чужих, а другу, может, исовсем ничего не дашь, если видишь, что на всех не хватит. Потому что друг-толюбит тебя и поймет. А те бы не поняли. А так только двоим, может, и недостанется: тебе самому и ему.

– А если друг обидится? – поинтересовался оруженосец Ламины.

– Ну тогда это был не друг, а приятель. В следующий раз тыдашь ему пирог самым-самым первым, потому что с приятелями совсем другой расчет.Но только, кроме пирога, приятели потом уже ничего не получают. Потому что есликто-то продал тебя за пирог, пусть его с удовольствием скушает и отряхнеткрошки.

Ламина незаметно толкнула Ирку ногой под столом.

– Обожаю эту парочку! Она похожа на хлопотливую наседку,внутри которой живет тигрица. А он похож на тигра, внутри которого сидит индюк!– прошептала она, показывая глазами на Гелату и ее оруженосца.

Это было отчасти верно, но Ирка не улыбнулась. Ей не хотелосьидти на кухню и считать, сколько будет, если от всех картошек в овощном ящикеотнять всю морковку и полученную разницу умножить на яйца в холодильнике.

– Ну кто еще что скажет искреннее? – нетерпеливо сказалаИльга, не любившая тишины.

Как городскую жительницу и офисную заточницу, тишина еепугала. Она к ней не привыкла и побаивалась ее. В тишине приходят мысли. Дажеоставаясь одна в квартире, она включала радио, телевизор, а иногда еще дляверности надевала наушники плеера.

– У меня знакомый один есть! – вспомнила Радулга. – Онразработал концепцию, как испугать вокзальную цыганку, которая пристала к тебеи никак не отстанет. Надо быстро наклониться к ней и прошипеть: «Где твоймушш-ш-ш-шь?!» Цыганки почему-то ненавидят вопросы про мужа и моментальноисчезают.

– Что, правда, что ли? И срабатывает?

– Не знаю, – сказала Радулга с грустью. – Ко мне ни однацыганка никогда не приставала. Специально мимо них ходила, чтобы проверить. Раздесять, наверное. Туда-сюда. Косятся, но ни одна не подходит. К Тамарке и тойсуются, хотя ей только погон и пистолета «макарки» не хватает, но не ко мне.

Ирка посмотрела на смуглую, черноволосую, похожую на пантеруРадулгу и совершенно этому не удивилась.

– Это и было твое искреннее? – спросила Ильга.

– А ты что хотела? – насупилась Радулга. – Узнать, как явлюбилась в учителя по химии и украла его шариковую ручку?

– Что, серьезно? Ты?

– Не. Враки. У нас вообще по химии тетка была! – вздохнулаРадулга.

Но Ирке почему-то показалось, что не такие уж враки.Особенно если заменить химию, допустим, на географию.

– Ну раз пошел такой расколбас, я тоже, пожалуй, положу своипять копеек. Я вот что подумала, – внезапно ляпнула Ламина. – Когда-нибудь меняже хлопнут, да? Что-то я не помню, чтобы среди валькирий были вечные.

– Ну вообще-то логика есть… Вечных валькирий действительнонет, – осторожно признала Фулона.

– Так вот, – продолжала Ламина, – когда меня хлопнут, мнескажут: «Мать, ты, как могла, служила свету, и мраку мы твой эйдос, конечно, неотдадим. Но ты так сильно была привязана к своим браслетам, шляпкам, барахлувсякому, что теперь мы не сможем тебя от них отлепить, чтобы не поломать твоюличность. Так что прости!» И вот я буду сидеть в таком пыльном ящике, которыйсама себе построила, со всеми этими несчастными браслетами, а вокруг все будеттакое красивое, огромное, радостное. Я все это буду видеть, и мне так паршивобудет с этими браслетами, что прямо слов нет!

– Дурацкая фантазия! – нервно сказала Хола, переглядываясь сИльгой. Если уж Ламина воздвигла себе пыльный ящик, то что же тогда построилиони?

Гелата, вспылив на своего оруженосца, больно толкнула еголоктем.

– Сгинь! Иди поучись на физкультурном отделении факультетаперетягивания каната!

Оруженосец хихикнул и удалился на кухню, шлепая трофейнымитапками с зайчиками.

– Почему каната? – поинтересовалась Ламина.

– У него к этому дар! Врожденная способность! Вечно онперетягивает одеяло на себя! – вспылила Гелата.

– Все-все! – сказала Бэтла. – Давайте дальше! Кто еще чтохочет сказать?

– Я! Ненавижу быть валькирией! – неожиданно для себя ляпнулаИрка.

С ней порой так бывало. Слова вырывались раньше, чем онауспевала взвесить: говорить или нет. За столом все притихли. Одиночка почувствовала,что на нее сразу уставилась целая куча глаз. Бэтла пронесла ложку мимо рта,чего с ней сроду не бывало.

– Как это? Мы тебя не совсем понимаем, – осторожно подалаголос Фулона.