Я уже начал засыпать, когда услышал шум подъезжающих к дому автомобилей. В то время единственными людьми, которые пользовались автомобилями, были либо высокопоставленные большевики, либо ЧК, и я сразу же встревожился. Вскоре я услышал топот солдат и через несколько секунд понял, что у нашего дома поставлен часовой. Я вылез из постели, подкрался к окну и попытался вглядеться, что происходит снаружи. Но из окна своей спальни я ничего не увидел. Я прошел в гостиную и увидел вооруженного часового на посту у нашей парадной двери. Я вернулся в свою комнату и, глядя в щель между ставнями, увидел слева двух или трех вооруженных людей, стоявших у ворот. Я понял, что дом окружен.

Я немедленно вынул ключ к нашему шифру с намерением разжевать и проглотить его, когда арест будет неминуем.

Потом я проскользнул через комнату девушек и разбудил Эвелин. Вдвоем мы решили, что девушкам следует обо всем рассказать, но им лучше оставаться в постелях. Курьер устал с дороги и крепко спал. Не будучи уверенными в том, как он поведет себя в нынешней затруднительной ситуации – ведь паника страшная вещь, – мы решили: пусть он и дальше спит.

Затем Эвелин пошла на разведку. Босая и в ночной сорочке, она крадучись вышла во двор и сделала вид, что идет в туалет. Она увидела достаточно, чтобы понять, что весь квартал окружен чекистами, что это одна из их «летучих» облав, и они будут прочесывать все дома в квартале. Это принесло нам большое облегчение. Это означало, что у них под прицелом не конкретно наш дом, и для нас все было бы не так уж плохо, если бы не тот факт, что у нас ночует незарегистрированный курьер. Да и документы у него были не в идеальном порядке.

Кажется, прошла вечность, а на самом деле два часа, когда мы услышали, как чекисты приближаются к нашему дому. В соседнем доме слева какая-то женщина закричала: «Не берите его, не берите его! Он невиновен! Я умоляю вас, не берите его!» Мы услышали топот ног, и из своего окна я увидел мужчину, которого вели, чтобы посадить в один из ожидающих автомобилей.

Наш дом стоял в полной темноте. Наши нервы были натянуты до предела, и, хотя мне было холодно в пижаме, я чувствовал, как капли пота бегут по моему телу и собираются в маленькие лужицы у ступней.

Мы с Эвелин пробрались к Салли. Она лежала на печи, совершенно спокойная и собранная.

– Боюсь, что мы следующие, – прошептала она. Это были первые слова, сказанные ею по-английски в нашем доме с момента моего проявления в нем.

Наконец мы услышали, что группа для обыска подошла к нашему черному ходу. Мы с Эвелин стояли в маленьком вестибюле без окон, но, так как дверь в кухню была открыта, мы могли слышать все, что говорилось снаружи. Я слышал не только как бухает мое сердце подобно паровому насосу, но и – что удивительно – биение сердца Эвелин.

– Я рада, что вы разрешаете мне заниматься этой работой, – прошептала она. – Это был замечательный опыт. Мы хорошо поработали, и не важно, что происходит сейчас, оно того стоило. Помните об этом и ни о чем не сожалейте.

Жаль, что я не могу описать ее голос, совершенно ровный и естественный. И я внезапно понял, что она сказала мне правду, и это действительно того стоило. Мое сердце сразу же перестало так сильно колотиться, и я мгновенно понял, какую линию поведения я выберу при появлении чекистов с обыском.

Затем мы услышали голос дворника:

– Нет необходимости заходить в этот дом. В нем живут только бедная школьная учительница и портниха. Они простые люди, как мы.

Чекисты заколебались. В тишине я слышал ровный храп курьера, который внезапно показался мне громким, как сирена. Я автоматически придвинулся к двери гостиной.

Наконец прозвучал ответ:

– Хорошо, отец, если вы так говорите.

И чекисты направились к черному ходу соседнего дома справа от нашего.

Через двадцать минут в этом доме поднялась суматоха. Подошла еще одна группа чекистов, кого-то вывели из дома. Мы слышали голоса, кричавшие:

– Ради бога, ради бога, во имя милосердия, имейте сострадание! Он невиновен! Подождите, и мы докажем это – я заплачу вам любые деньги!

Все смешалось в беспорядке.

– Отойдите назад, – приказал командный голос и затем: – Ставьте его к стенке.

Впервые мы услышали испуганный мужской голос:

– Ради Христа! Ради любви к Христу, что вы делаете?!

Послышался недружный залп, и ночной воздух немедленно разорвали вопли женщин, оплакивавших своего покойника. Мы только что стали свидетелями одной из быстрых казней ЧК, проведенной без соблюдения обычной юридической процедуры.

Часовые оставались за нашей парадной дверью и окружали квартал до тех пор, пока в облаках не появились серые полосы рассвета. Для нас эта ночь была полна ужаса и страха, и если бы не дворник, то и я, и курьер, проснувшийся от звуков выстрелов и изрядно напуганный, тоже могли бы быть казнены столь же быстро. Когда рассвело, оцепление было снято, и четыре машины с чекистами и арестантами, которых они забрали, поехали в управление на Лубянке, где людей каждую ночь уводили в наводящий ужас подвал на казнь и где стояли грузовые и легковые автомобили с работающими моторами, чтобы заглушить шум, производимый расстрельными командами.

Схваченного агента американской разведки Каламатиано каждую ночь возили на место казни, но всегда в последний момент подвергали еще одному перекрестному допросу, стараясь вынудить его выдать своих собственных сообщников и местонахождение Сиднея Рейли и других агентов разведок союзников. Каламатиано пережил все это, выдержал все испытания, был осужден на смерть, но так и не раскрыл рта.

Я продержался еще две недели в условиях, которые становились все тяжелее и тяжелее. Немецкая и большевистская разведки шли по горячему следу моей организации. Мне пришлось полностью распустить ее и начать заново с новыми кадрами и в новой штаб-квартире. Я отозвал своих курьеров в Москву, расплатился с ними и организовал отъезд Салли, Анни и Эвелин в Англию.

Мне было необходимо уехать из России, получить новые указания из Лондона и принять меры, которые дали бы мне возможность иметь в своем распоряжении достаточные средства для финансирования новой работы.

Британский консул вполне оправданно опасался включать меня в списки английских подданных, которые должны были быть эвакуированы из Москвы в Англию, так как он боялся, что я могу подвергнуть риску безопасность других людей. Некоторое время все выглядело так, что мне