Потом он шагнул вперед, пожал мне руку и попросил меня устно доложить о своей последней работе.

Забавно было думать, что я пришел в разведку случайно, а не целенаправленно, что до этого утра, хоть я и не занимался последний год ничем, кроме разведывательной работы, я не знал своего шефа и официально не работал в его департаменте. Думаю, самым приятным воспоминанием об этой встрече было одобрение шефа, нескрываемое восхищение и похвала выполненной мною работе. В конце беседы я попросил отпуск и получил месяц на то, чтобы хорошо отдохнуть.

Увы, меньше чем через неделю я снова был вызван к нему в кабинет. Тем временем я повидался с Рейли, который благополучно вернулся из России, и я не удивился, когда явился к шефу и увидел его там. Нужна была важная информация о Черноморском побережье и Юге России для мирной конференции, которая должна была пройти в Париже в конце года, и меня попросили согласиться поехать с Рейли, чтобы получить ее. Нам нужно было покинуть Лондон в тот же день, но, так как война закончилась, я не горел большим желанием продолжать свою работу в разведке. Я бы предпочел вернуться в Королевские ВВС и поэтому колебался, прежде чем ответить. Шеф, который видел мои колебания, был чрезвычайно добр и великодушен и обсуждал со мной этот вопрос скорее как друг, нежели старший по званию офицер. Именно его доброта и понимание, в конце концов, утвердили меня в желании ехать с Рейли.

За два коротких часа, которые оставались до отхода поезда в Саутгемптон, мне нужно было многое сделать: попрощаться, собрать вещи, отменить встречи и столь желанный отпуск. Рейли рвался в эту поездку и не мог выносить ту неторопливость, с которой я покинул здание вместе с ним. Мы должны были промчаться через Париж в Марсель, откуда круизный лайнер должен был доставить нас в Афины. Там мы должны были пересесть на греческий эсминец под командованием британского офицера, который был членом организации шефа, откомандированным на греческий военно-морской флот, и на нем попасть в Черное море в качестве двух английских коммерсантов. Если бы мы опоздали на поезд, то не осуществилась бы вся цепочка пересадок и, что самое важное, мы не попали бы на греческий эсминец.

– Хилл, – сказал Рейли, – мне кажется, что вы не хотите успеть на этот поезд. Ставлю пятьдесят фунтов, что вас на нем не будет.

– Мой дорогой друг, это была бы ставка на несомненный факт. Я и не собираюсь принимать ваш вызов, – был мой ответ.

– И все же ставка в силе.

– Чушь, – сказал я.

В тот момент мы ехали в такси по Стрэнду к гостинице «Савой». Рейли стал настаивать, и я, наконец, сказал:

– Черт с вами, я принимаю вашу ставку.

Следующий час был настоящим упорядоченным столпотворением в моей комнате. Должен признаться, что ситуация была критическая. Друзья помогали мне носить мой багаж вниз, в вестибюль, потому что мы не могли ждать, когда носильщик принесет его. Я предложил таксисту кругленькую сумму за то, чтобы он довез меня на вокзал Ватерлоо за рекордное время, и прибыл на платформу как раз в тот момент, когда служащий собирался дать сигнал к отправлению.

– Подождите секунду, – сказал я, роняя полкроны на его ладонь. – Мне нужно добраться до купе первого класса, забронированного для меня Министерством иностранных дел.

Пройдя половину поезда, я увидел Рейли, высунувшегося из окна.

– Вот мое купе, – сказал я, указав на него носильщику, который поспешил занести мой багаж в купе.

Неспешным шагом я последовал за носильщиком. Рейли меня приветствовал словами:

– Дьявол, вы сделали это нарочно!

Во всяком случае, я выиграл пятьдесят фунтов, и Рейли заплатил мне их, как порядочный человек.

Когда мы вышли из поезда в Саутгемптоне, на борт корабля перед нами взошел очень странный высокий человек. На нем было весьма необычное длинное клетчатое пальто песочного цвета, которое выглядело как перелицованное одеяло. Из-под его шляпы в беспорядке свисали длинные желтые волосы, покрывая воротник и доходя почти до плеч. Это было такое комическое зрелище, что я громко засмеялся.

– Вы только посмотрите на него, – сказал я Рейли.

– А что, это Падеревский, – был ответ Рейли; и тогда я тоже узнал знаменитого музыканта.

Корабль был переполнен. Мы должны были уехать так скоро, что организация шефа не смогла забронировать нам каюту. Однако Рейли, который был знаком с Падеревским, был уверен, что у того есть каюта, и пошел к нему. Вскоре он вернулся, и в его глазах плясали искорки возбуждения. У Падеревского была каюта, и он был готов разместить нас у себя, если мы не будем против того, чтобы спать на диване, но самое главное, мы узнали, что музыкант Падеревский ехал в Варшаву, чтобы стать первым послевоенным премьер-министром Польши.

Этот факт был пока известен лишь очень немногим, и мы втроем большую часть той ночи просидели, обсуждая европейскую политику и угрозу большевизма не только Польше, но и всему цивилизованному миру. Мы добрались до Парижа лишь на следующий вечер и прежде, чем сесть на поезд, идущий в Марсель, на Лионском вокзале, поужинали в La Rue на бульваре Мадлен.

Мы выбрали этот ресторан, потому что мы оба знали его владельца, когда тот был самым известным шеф-поваром в Санкт-Петербурге за несколько лет до начала войны. Нам был оказан потрясающий прием, и ужин был подан потрясающий, с великолепным вином и самым старым бренди, поданным так, как и должны подавать бренди – в глубоких хрустальных бокалах. Этот ужин придавал нам сил на протяжении всей пренеприятной ночи, когда мы оказались плотно набитыми, как сардины, в вагон первого класса, в котором люди сидели на полу и по всей длине коридора за пределами купе.

Мы сделали свою пересадку и, несмотря на ужасно тяжелый переход из Афин в Черное море, были с комфортом размещены английским капитаном, который вел греческий эсминец так, как будто это был британский военный парусный корабль. Мы заходили в каждый порт на азиатском побережье Черного моря, затем в российские порты и, наконец, в Галац – румынский порт в устье Дуная. Мы везде ходили как двое английских коммерсантов. Людям не казалось странным, что мы путешествуем на греческом эсминце, потому что такие корабли часто возят коммерсантов. За три недели мы собрали информацию, ради которой нас послали, и сумели доложить ее до начала мирной конференции.

С той поры на протяжении следующих двух или трех лет меня постоянно посылали для выполнения различных политических