Кости в тюрьме.

Стихи забытого поэта Таррвании

Бо

Утром я зашла к Мастину. Вик поручил мне передать травы лекарю. Услышав скрип двери, он быстро отцепил взгляд от стола с колбами, но при виде меня недовольно фыркнул.

Я улыбнулась ему и, дохромав до стола, положила три мешка с травами. Конечно, это выходило медленнее, чем у других, но я давно привыкла к своим поломанным, как сухие ветви, рукам. Затем отработанным движением – сколько лет я это делаю – вытащила блокнот с ручкой и написала:

Вик сказал: нужно несколько мазей к вечеру.

Мастин бросил взгляд на записку, а затем, всплеснув руками, раздраженно бросил:

– И что там опять?

Стражи получили раны во время испытания нового оружия.

– Ну, если здесь их нет, значит, ничего страшного. И прямо к вечеру? А сколько баночек?

10—15.

– Вик! Проклятый, у меня что, других дел нет… встречу его и… – Мастин широко раздул ноздри и сердито зашумел склянками на столе.

Вик – завхоз крепости – частенько досаждал Мастину. Один старался держать все под контролем и при любом удобном случае рвался сделать ревизию да подсчитать все лекарства, а другой упорно не пускал его на свою территорию с криком про мужлана, ничего не смыслящего в науке. Каждый раз это вызывало неизменную ухмылку у Вика – его покрытое шрамами и уже отнюдь не молодое лицо ветерана становилось от этой ухмылки еще более зловещим, но Мастина это совсем не пугало, а даже еще больше раззадоривало. Дошло до того, что при встрече они здоровались с натяжкой: один показательно закуривал, а другой язвительно желал не подохнуть через год-другой.

Всех в крепости изрядно веселило это противостояние. А я любила обоих. Они так хорошо относились ко мне!

Можно посмотреть на садик?

Он опять фыркнул.

– Давай ползи в оранжерею, – все же пробубнил он через четверть гонга.

Мое сердце быстро забилось, и я захромала к двери в оранжерею – слева. Толкнула плечом и…

Вот он, цветущий, сияющий мир.

Оранжерея находилась на огромном крытом стеклянном балконе, искусно замаскированном под стену крепости – никто из гостей или проезжающих мимо не мог даже заподозрить, какое богатство скрывается за темным стеклом.

Здесь были собраны достаточно редкие экземпляры. Повсюду стояли таблички с корявыми надписями: лекарь не отличался хорошим почерком. Грядки разбивали несколько дорожек, а посередине находился стол с инструментами. Но мой взгляд сразу же натыкался на один-единственный цветок в дальнем углу оранжереи – цветок моего рода. Я медленно подошла к нему и сжала лоскуток ткани в кармане – на нем был вышит такой же цветок. Мама отдала мне его в катакомбах. Я наклонилась вдохнуть аромат.

И мысли, пронзительные мысли, промчались яркими солнечными пятнами: драконы, заточенные в катакомбах. Грязь. Холод. Я тяну руки к маминой шее и, несмотря на ужас вокруг, звонко смеюсь. Она слабо улыбается мне в ответ.

Вот я уже постарше и задаю маме вопросы, от которых ее лицо становится грустным. Она украдкой вытирает слезы. Отца уже нет с нами.

Вот император ведет меня в свои покои. Я счастлива. Он благосклонен ко мне, учит читать и писать, дарит бумагу и мел для письма. Мама каждый раз плачет, когда меня уводят.

Мамы нет рядом: она умерла какое-то время назад. Годы или месяцы прошли – не знаю. Я глажу округлившийся живот. Нас становится все меньше. Император редко навещает меня, а если и приходит, то постоянно не в духе.

Но я продолжаю верить ему.

Я лежу на полу, это какое-то помещение в катакомбах. Из моих губ вырываются стоны, а низ живота пронзает дикой болью. Все тело горячее и скользкое. Приходит какая-то женщина, и от ее рук становится легко-легко. Я слушаю ее указания, и через какое-то время раздаются шлепок и детский крик. Мне дают приложить малыша к груди. Он такой красивый…

Она забирает его у меня и отдает императору. С шуршанием и треском из земли вырываются корни и молниеносно обвивают женщину. Она поднимает руки и силится закричать, но руки и рот уже обвиты, слышится хруст, и она полностью обмякает. Я хочу закрыть глаза и не могу. Хочу крикнуть и молчу.

Вот меня ведут на корабль. Ночь. Я вижу все хорошо. Наша раса вообще видит хорошо в темноте: то ли долгое заточение сказалось, то ли от рождения. Я не знаю…

– Бо, тебе надо уходить. Сейчас придут на процедуры стражи, сама понимаешь, лучше им тебя не видеть.

Я вздрогнула и неловким движением вытерла мокрые щеки. Мысли настолько поглотили меня, что я не заметила, как близко подошел ко мне лекарь.

– Хочешь, я тебе нарву букет из этих цветов, – тихонько, словно себе под нос, спросил он.

Я поспешно замотала головой и, достав блокнот, написала:

Спасибо. Не стоит ради моего желания восхититься ими срезать даже такую жизнь. Пусть растут и радуют глаз тут… живые.

Мастин посмотрел на листок, мягко кивнул мне и хлопнул по плечу. А затем показал рукой на дверь:

– Иди.

* * *

Я вышла от Мастина и потихоньку пошла вдоль стены прямо в обеденный зал. Там я убиралась до четвертого гонга, пока Вик не давал мне новое поручение. Отзвучал только один гонг, стражи завтракали полгонга – сейчас тут никого не было. Но как только я достала ведро и тряпку, в обеденный зал вошел, озираясь, незнакомый мне страж. И завидев меня, грубо сказал:

– Эй, ты. Тебя вызывает старшина.

Я поспешно достала блокнот из передника и стала писать:

Мне нужно помыть полы в столовой.

Показала ему, но он даже не стал смотреть.

– Мне неважно, что у тебя там. Это был приказ!

Он резко схватил меня за плечо и потащил за собой. От неожиданности у меня выпал блокнот, я попыталась вырваться, но хватка у него была железной.

Мой блокнот остался на полу.

Страж грубо втолкнул меня в кабинет старшины, я пробежала по инерции пару шагов, но не упала. Плечо болело. Я выпрямила спину – на меня с надменным видом смотрел старшина. В белоснежном костюме и вальяжно рассевшийся в своем кресле. На его лице читалось легкое недовольство, а постукивающий по столу палец выдавал нарастающее раздражение. А возле окна стоял господин Костераль.

– Не знаю, почему именно ты привлекла его внимание, мелкое отродье. Но благодаря тому, что Костераль выполнил мою маленькую просьбу, он может сделать тебе подарок, –