Он подбежал к «Золотому», к дому Рэйчел. К своему бывшему дому. К дому своих детей. Пробегая мимо Джорджа, своего любимого швейцара, Тоби притормозил и приветственно махнул рукой. Он вбежал в открытый лифт и стал истерически тыкать в кнопку закрывания дверей. На девятый этаж он прибыл, охваченный страхом, яростью и тревогой. Сердце колотилось так, что даже лицо пульсировало. Может быть, он сейчас умрет, и это будет казаться ужасной трагедией, и только он один будет знать, что это спасло его от пока неведомого страшного зрелища, поджидающего за дверью ее квартиры.

Возможно, он слаб. Возможно, он слабак, как называла его Рэйчел. Он вставил ключ в замочную скважину. Ключ по-прежнему подходил. Тоби вошел в квартиру. Он животным чутьем знал все звуки и ощущения своего бывшего дома – и когда в нем кто-то был, и когда в нем никого не было. Сейчас он ощутил пустоту. В квартире никого нет. Камень свалился с души. «Почему ты такая тряпка?» – спросил он себя.

Он был здесь меньше месяца назад, когда забирал рабочую тетрадь Ханны по гафтаре – ее урок в последний момент перенесли к нему домой. Тогда это место еще ощущалось как бывший дом. Тоби остановился, и его накрыло озарение, совсем как Эмили в финальной сцене «Нашего городка»: замечал ли он когда-нибудь, как хороша эта квартира, когда так старательно презирал материальные блага? Теперь, когда он мог сравнить это жилье со своим нынешним, отличительными признаками его квартиры были уже не кастрюли от Le Creuset, но металлические жалюзи, дребезжащий кондиционер и шершавый потолок. В тот день Тоби ушел отсюда, злясь на себя: опять, в миллионный раз, он позволил своему мозгу убедить себя, что в прошлом всё было не так уж плохо. На самом деле в прошлом всё было очень плохо.

И все-таки под глянцевым слоем порядка лежала их история. Здесь в последние четыре года проходила его жизнь. Да, здесь развалился его брак, но еще здесь он делал уроки с детьми, показывал им «Звездные войны» и занимался любовью со своей женой. Да, здесь он с ней ссорился, но еще они здесь мирились, и смеялись, и слушали, как Ханна занимается на флейте, или смотрели, как Солли репетирует свою роль во время недолгого увлечения сценическим искусством – он должен был играть старшего сына фон Траппов в мюзикле «Звуки музыки», который ставили в Еврейском центре для молодежи, и все роли в постановке играли дети. Здесь Тоби построил модель места преступления, с которой можно было снимать отпечатки пальцев – для научной ярмарки Ханны в третьем классе, и модель Солнечной системы, которая по правде вращалась от моторчика, вместе с Солли для его научной ярмарки. Здесь он не мог ненавидеть свою прошлую жизнь. Ему казалось, что считать эту квартиру обиталищем зла – предательство по отношению к собственным детям, которые и так уже хлебнули довольно.

Он шел сквозь тишину. Какие-то мелочи изменились с тех пор, как он тут жил: кресло, явный «сервек», на другом конце гостиной; новая лампа взамен той, которую Ханна смахнула на пол с год назад. Все это выбивало из колеи. В люстре перегорели две лампочки, хотя он перед уходом купил дюжину запасных. На кухне едва слышно капал кран – Тоби предупреждал об этом Рэйчел месяц назад, но ничего не изменилось. С чего он решил, что после его ухода она вдруг станет человеком, умеющим заботиться о своем окружении?

Он открыл холодильник. Там стояли в ряд шесть коробочек с едой из китайского ресторана. Он открыл одну. Говядина ло-мейн. Рэйчел никогда не ела ло-мейн. Она ела креветки в соусе из омара. Ло-мейн ел Солли, но он не любил говядину. Тоби понюхал содержимое коробочки: не протухло. Может, это чей-нибудь чужой ло-мейн. А может быть, Рэйчел заказала неправильный ло-мейн, не помня, что едят ее дети. Или. Или Рейчел стала есть ло-мейн. Или она спит с человеком, который любит ло-мейн. Оба варианта показались ему совершенно невозможными и вполне правдоподобными.

Он открыл вторую коробочку. Там тоже оказалась говядина ло-мейн, но содержимое коробочки было наполовину съедено. Тоби открыл еще две коробки; кошмарность и странность происходящего нарастали, как в фильме ужасов. Говядина ло-мейн оказалась во всех. Это было какое-то совершеннейшее безумие.

На миг Тоби представил себе картину, которая все это объясняла. Рэйчел и Сэм – на диване. Она лежит, поскольку теперь научилась расслабляться, стала человеком, способным заснуть в Центральном парке. Ее ноги небрежно закинуты на колени сидящего Сэма. У обоих в руках коробочки говядины ло-мейн, и они жрут прямо из коробочек, как свиньи. Рэйчел печатает что-то в телефоне, потому что любовь ее жизни на самом деле – телефон, не обманывай себя, Ротберг, – а Сэм читает журнал National Review, выудив его из кучки таких же. Рэйчел поднимает взгляд и говорит: «Я так счастлива, что опять пробую всё новое. Тоби никогда не догадывался заказать мне говядину ло-мейн, а она очень вкусная».

Что он здесь делает? Что за картины себе воображает? Такое поведение ему совершенно не полезно. И он прекрасно об этом знает. Он пошел в спальню. Кровать была не застелена. Он попытался понять, на обеих ли подушках остались вмятины от голов. Оказалось, что на обеих. Но кто знает? Может, теперь, когда его нет, Рэйчел вольготно раскидывается на кровати. Тоби застыл и попытался уловить энергетические вибрации спальни. Занимались ли здесь недавно сексом? Тоби скучал по этой кровати, она была ужасно удобная. Да ладно, какого черта, подумал он. И лег, как девочка в домике трех медведей, на свою сторону кровати. Повернулся лицом к другой половине кровати. Передвинулся на середину, все еще в обуви, и растопырил руки и ноги, как морская звезда, выражая элегическую тоску по этой замечательной трахательной… траханой… кровати, которую когда-то любил. А может, еще и для того, чтобы оставить свой запах и сообщить любому новому гостю кровати, что он тут не первый. Первым в ней был Тоби. Он опустил голову на подушку. От нее все еще пахло Рэйчел. А может быть, и не Рэйчел. Возможно, от нее пахло Рэйчел и Сэмом Ротбергом.

Может быть, именно здесь они ели ло-мейн и планировали свой адюльтер. Тоби видел как наяву: они лежат в истоме после совокупления, лицом друг к другу, приподнявшись на локтях, все еще потные и запыхавшиеся, и пожирают ло-мейн.

«Господи, и все это время я как полная дура ела креветки в соусе из омаров», – говорит она Сэму.

«Ты просто не знала, детка», – отвечает он.

«Мне еще столькому надо от тебя научиться», – говорит она.

Эксперимент оказался неудачным. Тоби поднялся с кровати.

Дверь ванной комнаты при спальне стояла нараспашку. Может быть, удастся обнаружить там мужской лобковый волос, ну или вообще любой: у Рэйчел на лобке волос не водилось уже много лет, Тоби знал точно. Ее зубная щетка была сухая. Рядом стояла еще одна. Это могла быть щетка кого-нибудь из детей. Или старая щетка самого Тоби. Он не помнил. Он открыл шкафчик с аптечкой. Там стоял пузырек амбиена. Там стоял пузырек амбиена с этикеткой, которая гласила, что лекарство выписано Сэму, черт бы его побрал, Ротбергу.

– Ага! – громко сказал Тоби. На миг он восторжествовал, поскольку его догадки подтвердились; но потом сообразил, что все лузерские баллы в этом сценарии получает он. Тут он вспомнил про Тайгера Вудса: тот бахвалился, что съедает дюжину таблеток амбиена, погружается в сумеречное состояние сознания и устраивает марафонский забег в режиме «секс – сон». Нажравшись амбиена, люди творят черт знает что: убивают других людей, готовят ужин из пяти блюд, чего потом не помнят, и прыгают из окон. Мать его детей – упоротая, сумасшедшая.