– И вы послушали бы их? Думаю, что нет. Вы наверняка сказали бы: конечно, родственники могут верить и надеяться, но мальчик, скорее всего, умер от холода и голода… И новые поиски ни к чему не приведут!

Харви ощетинился:

– Я не люблю лжи во спасение, не знаю, как там принято у вас в Лондоне! И искать пропавших без вести я тоже умею!

– Не сомневаюсь, что вы не любите лжи во спасение, – согласился Ратлидж. – И, учитывая все, что вам известно, с чего бы вы начали искать? Судя по всему, ничто не указывало на смерть при подозрительных обстоятельствах, если только какие-нибудь проходившие мимо цыгане не украли мальчика или на него не наткнулся кто-нибудь на болоте и не убил по каким-то своим причинам. А следователь тогда очень тщательно проверил все версии сразу после того, как Ричард пропал. И когда вы сменили своего предшественника, у вас не было оснований подозревать нечто большее, чем трагическое стечение обстоятельств. Сейчас то старое дело можно рассматривать в новом свете; возможно, оно окажется ключом к разгадке.

– Что именно изменилось, скажите, пожалуйста? Мальчик убежал во время семейного пикника. И потерялся. Скорее всего, он давно умер, потому что болота – место опасное. К чему было внушать его родным ложные надежды? А последние дела… Неужели новый взгляд на пропажу мальчика помешал бы Оливии Марлоу покончить с собой? Или мистеру Николасу последовать ее примеру? Или позволило бы мистеру Стивену не свалиться с лестницы? По-моему, нет! – Шея Харви постепенно наливалась кровью.

– Вы правы. Зато новый взгляд на события прошлого способен пролить свет на настоящее. Он откроет тайны, на которые сами родственники не могут найти ответа. Возможно, и юристам станет ясно, чье завещание следует рассматривать в первую очередь. Кто имеет право продать Тревельян-Холл, а кто такого права не имеет.

– Насколько мне известно… до сих пор никто не утверждал обратного… у мисс Оливии и мистера Николаса завещания были почти одинаковые. Лично я не вижу проблемы, какое из завещаний следует рассматривать в первую очередь. Уверяю вас, мистер Николас был человеком прямодушным и очень ответственным. Он выполнял свой долг перед церковью и соседями. Он воевал и исполнил свой долг джентльмена…

Хэмиш осведомился, почему для того, чтобы сражаться во Франции, необходимо быть джентльменом. Ратлидж сделал вид, что не слышит.

– И по-моему, сам мистер Николас давно уже перестал задаваться вопросами о смерти своего брата. Во всяком случае, за все пятнадцать лет, что я здесь служу, он ни разу не заговорил об этом со мной. И с моим предшественником он никогда не говорил о Ричарде, иначе остались бы записи. В результате у нас есть только мисс Оливия, а уж на что была способна она, не знаю даже я!

Замечание Харви настолько отличалось от всего, что говорили об Оливии другие, что Ратлидж удивился.

Харви кисло улыбнулся; он явно был доволен произведенным эффектом.

– Хоть мы и живем в глуши Корнуолла, мы не совсем простаки, что бы вы там в Лондоне ни думали.

– Никто не считает вас простаками, – заговорил Ратлидж, тщательно подбирая слова. – Пожалуйста, объясните, на чем основано ваше суждение.

– А вы почитайте ее книжки и сами все поймете! Моя жена – женщина порядочная, она просто диву дается нахальству мисс Марлоу! Как она посмела написать такое – да еще выпустить в виде книжки? Порядочная женщина так не поступит. Человек, способный на такую нескромность, по-моему, служит вместилищем всех смертных грехов… всех пороков!

Харви говорил так убежденно, что Ратлидж невольно задумался. Что такого сделала Оливия? Почему при одном упоминании ее имени у Харви, образно выражаясь, шерсть на затылке встает дыбом? Ему показалось, что он понял. Все считали ее «мисс Марлоу из Тревельян-Холла», тихой и скромной калекой; инспектору Харви казалось, что он имеет полное право относиться к Оливии покровительственно. Из-за инвалидности она почти никуда не выезжала и в основном молчала. Сверчок, который знал свой шесток… как, наверное, сама миссис Харви. И вдруг выплыла правда о том, кто такой (точнее, кто такая) О. А. Мэннинг, и Харви пришлось признать, что он недооценил Оливию Марлоу. Такое не прощают, и он воспылал к ней ненавистью. Ратлиджу невольно захотелось встать на защиту Оливии. Сдержался он с трудом.

Харви тем временем уже перешел к следующей жалобе:

– Ну, расскажите, что это за новая улика, о которой вы говорите. Тряпки, которые нашли на пустоши? Вы ни за что не докажете, что они принадлежали мальчику. Бросить их там мог кто угодно и когда угодно; с тех пор, как пропал Ричард, прошло много лет. А может, тряпки появились на том месте еще раньше. Неужели вас в Лондоне не учат, как нужно работать?

– Учат, и еще как, – сквозь зубы процедил Ратлидж. – И я намерен продолжать поиски, пока не буду удовлетворен.

Харви пришел в ярость, но стальные нотки в голосе Ратлиджа и привычка командовать, появившаяся за годы, проведенные на войне, заставили инспектора сдержаться и взглянуть на противника новыми глазами. Первое впечатление о приезжем у него сложилось неважное: больной, усталый человек, который с трудом делает свое дело… Такого легко будет запугать и отправить назад в Лондон с поджатым хвостом. Стой на своем, покажи ему свой характер, как дубинку, и он скоро извинится и будет таков.

Оказалось, что стержень у приезжего прочный, а опыта больше, чем ожидал Харви. Инспектор силился вспомнить, не слышал ли он раньше фамилию Ратлидж в связи с каким-нибудь крупным делом, которое вел Скотленд-Ярд. Он ничего не мог припомнить и оттого забеспокоился. Зная, на что способен Ратлидж, он получит более мощный рычаг давления на него. Неведение оставляет его в кромешной тьме на краю пропасти.

Тем временем Ратлидж тоже оценивал его. Он видел, что Харви привык подходить к делу тщательно и по правилам, но ему недостает фантазии, которая иногда играет очень важную роль.

Наскоро прикинув возможности друг друга, оба сели в кресла, словно давая понять, что противостояние закончилось и можно начать мирные переговоры.

Решив первым протянуть руку противнику, Ратлидж сказал:

– Если вывести за скобки ваше естественное нежелание пересматривать уже закрытое дело – поверьте, я вполне вас понимаю, мне и самому бы такое не понравилось, – вы серьезно считаете, что мисс Марлоу была способна на все? На любой порок? Вы бы включили в список пороков, например, убийство?

Харви во второй раз удивил его, когда не сразу ответил:

– И да и нет.

– Почему у вас сложилось о ней такое мнение? Давайте ненадолго забудем о стихах и об общем мнении соседей о ней. Почему вы решили, что она… особенная? – А может, все дело в чутье, в желании верить, что Оливия не совсем его одурачила…

Подумав, Харви ответил:

– Учтите, я ничего не смогу доказать. Больше всего мне было не по себе из-за ее вечного любопытства. Ее очень интересовали преступность и преступники. Простые граждане, особенно женщины, если совесть у них чиста, и не подумают задавать такие вопросы, какие задавала она. Похоже, ее так и тянуло к пороку. Вечером в пабе мне приходится отвечать на многие вопросы, связанные с моей работой. Например, спрашивают, часто ли мне доводилось присутствовать при смертной казни и уверен ли я, что в каждом случае вешают настоящего преступника. Такие вопросы – обычное дело; думаю, с чем-то подобным сталкиваются люди любых профессий, например гробовщики или даже стеклодувы. Досужие разговоры. Сразу видно, что твой собеседник ничего в твоей работе не смыслит, ему можно наврать с три короба, и он останется доволен.