Я слишком сильно тебя люблю и не могу уйти молча и бросить тебя одну с разбитым сердцем. И пусть я виноват во многом, но никогда я не принимал твою любовь как должное. Что бы обо мне ни говорили, я никогда не лгал тебе. И не позволяй никому убедить тебя в обратном!

Твой Николас».

После того как она зачитала письмо, в машине снова воцарилась тишина. Ратлидж заставлял себя смотреть на свои руки, лежащие на рулевом колесе, а не на нее.

– Когда я получила письмо, не знала, что он решил умереть. Я думала… что он просто волнуется за меня после смерти Питера. Он знал о… том, какие чувства я к нему испытывала и понимала, что все безнадежно. Я знала… что Оливии в последнее время снова стало хуже. Наверное, я внушила себе, что через несколько лет – может быть, лет через пять… с ней что-нибудь случится. Врачи ведь никогда не обещали ей… долгой жизни! И когда он освободится… и я буду свободна… я не оттолкну его, если он захочет прийти ко мне. Я убедила себя в том, что он много лет обманывал себя… и меня… ради Оливии. И ей он тоже лгал ради нее самой. Он запрещал себе проявлять истинные чувства… Я внушала себе, что он позволил мне выйти за Питера, потому что решил, будто так будет лучше для всех. Он не мог бросить Оливию на попечение одних лишь слуг. Я очень уважала его за то, что он собирался остаться с Оливией до самого конца. Что… Черт, черт, черт! Я внушала себе то, что мне самой хотелось услышать! Но он сам не захотел жить дальше, да? Иначе он бы жил!

Когда Ратлидж наконец взглянул на нее, на лице у нее не было слез, только грусть, которая тронула его до глубины души.

– А потом я несколько недель спрашивала себя: чем она его держала? Что перевесило его… любовь ко мне? Почему она не позволила ему жить? Что знала Оливия и чего не знаю я?

На сей раз Ратлидж расслышал в голосе Рейчел едва подавляемый гнев. Не вынеся неизвестности, она решила действовать и обратилась за помощью в Скотленд-Ярд.

Ратлидж не знал, что сказать, как ей ответить.

Он вышел из машины и завел мотор, и они молча поехали в деревню. Затормозив перед ее домом, он сказал:

– Убийство застало вас врасплох, верно?

– Да. Я думала… сама не знаю, что я думала. – Голос ее еще был хриплым. – Но я должна была понять почему… а объясняться ни с кем не было сил. И меньше всего мне хотелось откровенничать с братом Питера, который работает в правительстве! Я внушала себе, что в Скотленд-Ярде работают беспристрастные профессионалы; они хотя бы установят, почему умер Николас. Больше я ничего не хотела слышать. А теперь, когда вы затронули более старые дела… Ричарда… и Анну… и Розамунду… я так боюсь, что не могу спать! Больше ничего не желаю знать. Уж я скорее поверю в то, что Николас не любил меня, чем узнаю о нем что-то ужасное, чего не вынесу!

– Вы вернетесь со мной в Тревельян-Холл? Я хочу кое-что вам показать.

– Нет, вы меня больше не обманете.

– Я не собираюсь вас обманывать. Позвольте показать вам то, что я там нашел. Пока я и сам не знаю, что означают мои находки… Возможно, вы объясните мне их смысл. По-моему, они очень важны.

Рейчел покачала головой, а потом посмотрела на него в упор:

– Если я соглашусь, вы уедете? Вернетесь в Лондон и оставите все как есть?

– Все зависит от того, что нам откроется, – ответил Ратлидж.

Они поехали в Тревельян-Холл длинной дорогой. Машину они оставили у крыльца; Ратлидж повел Рейчел на мыс, чтобы показать следы кострища. После дождя трава росла быстро; обгорелый участок стал почти не виден. И все же Ратлидж различал его, хотя и смутно.

Нахмурившись, Рейчел спросила:

– Хотите сказать, что здесь Стивен сжег бумаги Оливии? Но почему?

Ратлидж вынул из кармана конверт и вытряхнул из него на ладонь мелкие предметы, которые в нем лежали. Обрывок ленты, серебряный уголок, кусочек кожи.

Рейчел легко коснулась его находок кончиками пальцев:

– Такими лентами обычно перевязывали стопки любовных писем… Какого она была цвета? Как по-вашему? Может, голубая? Женщина наверняка выбрала бы голубую. Оливия любила зеленый цвет, но не такого светлого оттенка. Одно я знаю точно: такими лентами не отделывают платья и не повязывают волосы. Может, она с ночной рубашки? Или с одежды очень маленькой девочки? И все-таки, скорее всего, ею перевязывали любовные письма. Наверное, любовные письма Оливии. – Рейчел криво улыбнулась ему, скрывая боль. – Вряд ли Николас был настолько сентиментален, чтобы хранить мои письма, перевязанные ленточкой!

Серебряный уголок вначале заставил ее поморщиться в недоумении. Потом она улыбнулась:

– Ну конечно! Как-то на Рождество Розамунда подарила нам всем одинаковые рамки для фотографий. Кожаные с серебром – дорожные. А фотографии, сказала она, мы выберем сами. В свою рамку я вставила фото Розамунды и Николаса.

– А какие снимки выбрали Николас и Оливия?

– Николас вставил в рамку фото своих родителей. Рамка какое-то время стояла у него в спальне. Не знаю, что выбрала Оливия, но она сказала, что вряд ли ей придется много путешествовать; возможно, она выбрала фото Джорджа в Индии, потому что он попутешествовал за нее. Помню, Розамунда тогда обняла ее, и лицо у нее потемнело от боли.

– А кусочек кожи, по-вашему, откуда?

– Оливия… держала рядом со своей постелью кожаную записную книжку. Она закрывалась на ремешок и замочек. Я думала, что она ведет дневник. Но она сказала: нет, книжечка для мыслей, которые приходят ночью. Я не понимала, что она имела в виду, пока не узнала, что она пишет стихи. – Рейчел взяла кусочек кожи, повертела между пальцами. – Как грустно, что она сожгла ее! Если, конечно, она в самом деле сожгла свою записную книжку.

– Она? Вы думаете, костер разводила Оливия?

– Кто же еще? Первым из нас сюда приехал Кормак; возможно, он забрал какие-то вещи, не желая, чтобы мы их нашли. Личные вещи. Что-то, указывающее на его отношения с Оливией. Но мне почему-то не кажется, что он способен в темноте выйти на мыс и разжечь костер. Гораздо умнее было бы отвезти все в Лондон и уничтожить там, где никто ничего не заметит.

– Почему в темноте? Почему вы решили, что вещи сжигали ночью?

Рейчел пожала плечами:

– Просто так подумалось. Так… таинственнее?

Затем они пошли в дом и поднялись в комнату Оливии. Рейчел вошла туда нехотя и все время озиралась по сторонам, как будто боялась, что хозяйка комнаты прячется в темноте. Ратлидж открыл платяной шкаф и приступил к работе. Рейчел молча наблюдала за ним, не задавая никаких вопросов. И только когда она вздрогнула от стука случайно упавшей на пол трости, Ратлидж понял, как она напряжена. Он продолжал без единого слова снимать коробки с задних полок. Затем выдвинул полку и поднес ее к окну.

Рейчел не отставала от него ни на шаг; она с любопытством заглядывала через его плечо. Пока он работал, их головы почти соприкасались. С помощью перочинного ножа он осторожно извлек узкую планку, затем вату. Наконец, он, как в прошлый раз, разложил в ряд на подоконнике золотые вещицы, которые заблестели на солнце.