– Позвольте узнать, что же-с его высокоблагородие обо мне говорили?

– А вы сами не желаете признаться кое в чём?

– Помилуйте, ваше императорское величество, у меня семья, две девочки, – застонал Антон Филиппович.

– Что ж вы за народ такой! Как только вас в угол прижмут, так сразу о детях вспоминаете, – с металлом в голосе произнёс Бенкендорф.

Пётр Иванович вёл себя тихо. Ему было крайне неловко, что в процессе краткого повествования он всё же выдал своего покровителя, ссудившего ему безвозмездно триста рублей.

– Если всё то, что нам рассказал… хм… рассказали его высокоблагородие, является правдой, – добавил государь, – то вам, сударь, впору готовиться к каторге. И не только вам, но и многим вашим сообщникам, кои соизволили ступить на путь мздоимства и казнокрадства.

Здесь с несчастным градоначальником, прошедшим в своё время войну с Наполеоном, пусть и без лишнего геройства, едва не приключился припадок. Щёки его приобрели пунцовый цвет, он со свистом втянул в себя воздух и расстегнул тугой ворот мундира.

– Я всё расскажу, ваше императорское величество, только не губите!

– Сначала расскажите, а затем уже посмотрим, что с вами делать, – философски заметил Николай Павлович.

Вобщем, тут же, на крыльце, Антон Филиппович покаялся, но так, что лишнего не сказал, только то, о чём уже был наслышан император от Копытмана-Копытина. Градоначальник прежде о своих прегрешениях в личных разговорах с Петром Ивановичем не разглагольствовал, посему предполагал, что и столичный инспектор не так много донёс на него Николаю Павловичу. В том числе не донёс о своей взятке в триста рублей, решив в случае чего сделать вид, что запамятовал. Тут Муравьёв-Афинский угадал, Копытман тоже о взятке не проговорился, потому как сам оказался бы замешан в мздоимстве.

– Ну вот что делать с ними, Александр Христофорович?! – воскликнул император.

– По всей строгости закона…

– Да толку-то! И титулов лишали, и имущества, и в крепость сажали, а они как грибы после дождя! За что такая напасть России?!

– Азиатчина выпирает, ваше императорское величество, – рассудительно произнёс Бенкендорф. – Кабы жили по европейским лекалам, то и ничего бы. Хотя и в европах ворья хватает.

– Хватает, – согласился император и повёл носом. – Хм, а запахи доносятся весьма аппетитные. Антон Филиппович, давайте уже ведите нас пировать.

Стол был сервирован обильно, но в то же время довольно просто, учитывая ставшую притчей во языцех непритязательность императора в том, что касалось его личного комфорта. Спиртное присутствовало, но в весьма ограниченных количествах. Вредных привычек Николай Павлович чурался: к курению и пьянству имел резко отрицательное отношение. Хотя в приятной компании изредка мог пропустить рюмку хорошей настойки или бокал вина.

Место по правую руку от государя занял Бенкендорф, градоначальник оказался слева, а Пётр Иванович, придворный лекарь и подоспевшие Татьяна Леопольдовна с дочерь-ми – напротив. Инспектор всё ещё пребывал в некоем тумане, всё происходящее чудилось ему если не сном, то чем-то малореальным, хотя, казалось бы, после почти двухвекового путешествия во времени его уже ничто не должно удивлять. Однако ж знакомство с самим императором и легендарным шефом жандармерии вызвало в душе Копытмана целую бурю чувств, кои вроде бы немного успокоились, но всё ещё имели место быть.

– Сейчас бы баньку принять, по русскому-то обычаю, – потянулся по-молодецки император. – А то как четыре года тому пожар случился, так Александр Павлович всё так и обещает супруге моей прожект новой бани[25]. Я-то человек простой, мне и мыльни хватает, но иногда, знаете ли, и по баньке соскучишься.

– А отчего же, вмиг велю растопить, перед сном и примете, – оживился Антон Филиппович. – У меня банька-то не как у других, по-белому топится, а Евсеич – банщик от Бога, так веничком отходит, что всех святых вспомните. А после баньки кваску холодненького испробуете, у нас Марфа его готовит по секретному рецепту.

– Стоит ли?.. – глядя на императора, с сомнением протянул Бенкендорф.

– Стоит, Александр Христофорович, стоит. Вы хоть и не любитель русской бани, а только я вас тоже приглашаю со мной попариться. На этот раз не отвертитесь.

Подкрепившись, все отправились в натопленную баню. Пётр Иванович искренне надеялся, что его минет сия участь, всё ж не «холопское» это дело – видеть царя в чём мать родила. Однако Николай Павлович от щедрот своих пригласил не только Копытмана, но и хозяина, однако Муравьёв-Афинский сослался на лёгкое недомогание, мол, грудная жаба дала о себе знать. Ну да, ещё бы, разнос от самого государя императора может и до обморока довести менее слабого здоровьем человека. Хотя, по большому счёту, градоначальник ещё легко отделался. Во всяком случае Николай I не спешил с ходу лишать его должности и дворянского звания, пообещав прислать в N-ск комиссию для более детального изучения положения дел.

Что же касается Копытмана, то он не считал себя большим поклонником бани, однако в данном случае отказывать самодержцу посчитал неуместным. Ну и что, поглазеют голышом друг на друга, от этого никто пока не умирал. С другой стороны, когда ещё представится возможность попариться с самим императором! Хоть будет что на старости лет внукам рассказать… Если, конечно, в этом времени ему удастся до этой старости дожить. Причём и насчёт внуков Пётр Иванович был не уверен, но в глубине души таил надежду, что когда-нибудь силы небесные всё-таки наградят его потомством. И почему бы не в браке с Елизаветой Кузьминичной? А что, неплохая получилась бы партия, пусть даже за душой у Копытмана не было почти ничего.

«Зато голова на плечах имеется», – утешил себя инспектор в надежде, что с наличием должной смекалки будущее видится не столь пессимистичным.

Правда, ещё далеко не известно, чем закончится его знакомство с государем и Бенкендорфом. Но Пётр Иванович не терял надежды, что всё обойдётся.