случае нет решительно ничего необычного, за что можно было бы зацепиться, что дало бы повод для сомнений. Вероятно, именно это меня притягивало сильнее всего. Он был каким-то идеальным выжившим, образцовым несостоявшимся утопленником, совершенной жертвой стихийных обстоятельств. Вдобавок Патрик еще и ни на что не претендовал, не пытался доказать, не заявлял, будто является спасшимся сыном из богатой семьи, – ничего в таком духе. Несчастный действительно не мог вспомнить, кто он и откуда.

Со временем я обратил внимание еще на одно обстоятельство. Газеты написали о нем лишь по одному, редкие – по два раза. Юноша, определенно, был не из тех, кто устраивает ажиотаж. Его случай терялся среди сотен других выживших, многие из которых кричали о себе во всю глотку. Однако, несмотря на минимум информации, возвращение Патрика на остров заметил отнюдь не только я. Более того, в редакции газет, опубликовавших сведения о нем, довольно скоро начали поступать письма от людей, желавших с ним встретиться. Это было удивительно, но до поры не пугало своей таинственностью. Со временем стало появляться все больше сообщений от… его родственников и друзей. Через месяц уже сотня женщин осаждала редакцию «Times». Каждая из них называла себя матерью Патрика. Они рассказывали чуть разнящиеся, но в целом весьма однообразные истории о том, как и когда их сын пропал, а в заключение, разумеется, требовали встречи.

Многие люди, оказавшись в похожих обстоятельствах, пытались заработать на катастрофе, доказывая, будто они кому-то чрезвычайно нужны, а потом, если это удавалось, требуя некие блага. Старались насильно продать собственную жизнь подороже. Патрик же, казалось, имел огромную ценность сам по себе. Вот только в чем она состояла, вспомнить он никак не мог. Впрочем, доказывать ему ничего не приходилось, поскольку у ищущих с ним встречи людей – его многочисленных матерей, а впоследствии и отцов, друзей, братьев, сестер, одноклассников, которые ехали из самых разных уголков Англии, чтобы вернуть его себе, – не было никаких сомнений. В то же самое время никто из них не мог представить убедительных доказательств того, что Патрик имеет к ним какое-то отношение.

Сам он, встречаясь с «кандидатами», оставался холоден, ни в ком так и не признав своих родных. За последующие годы он виделся с множеством людей, но реакция всегда оставалась неизменной. А вот что изменилось: чуть позже юноша начал вспоминать слова. Сначала это были именно отдельные вокабулы и их сочетания, которые он внезапно вставлял в свои высказывания на благородном образцовом английском языке. Но со временем неизвестных слов становилось все больше, они буквально захватывали его лексикон. Иногда казалось, будто Патрик попросту начинал изъясняться на каком-то другом наречии. Однажды я присутствовал при этом. И в действительности на слух трудно сказать, был ли это неизвестный язык или же английский, словарь которого расширен множеством слов. По крайней мере, если напрячься, при желании можно было обнаружить в потоке привычные артикли и предлоги.

Ни на какие вопросы о своих таинственных речах он никогда и никому не отвечал. Патрик вообще, как правило, не обращал внимания, если его о чем-то спрашивали. К нему приводили лингвистов и переводчиков, но никто из них не мог дать неоспоримого заключения, а также предположить, о чем он рассуждает.

Так продолжалось около года. За это время количество «родственников» выжившего превысило разумные пределы – из них вполне можно было сколотить солидный клуб, а то и политическую партию. Уверяю вас, клуб вышел бы весьма солидный – не сказать, что Патриком интересовались только аристократы, но все-таки это были исключительно приличные люди.

Тем не менее дальнейшая его судьба печальна. Так как своих близких юноша ни в ком не опознал, его изолировали в лечебнице, название и местонахождение которой не разглашалось. Говорят, что многие «родственники» после этого объединились в своеобразную секту и разыскивают больницу до сих пор. Впрочем, ходят слухи, будто она расположена не на нашем острове, а на континенте, а то и где-то в доминионах.

Несмотря на то что Патрик в высшей степени интересовал меня, со временем я забыл о нем, ведь никаких новых сведений не поступало. Вновь он всплыл в моей памяти по прошествии, как минимум, пяти лет, и тому были причины. На одном светском приеме врач-психотерапевт – имя его я не помню – рассказал мне, как он выразился, «презабавную историю», случившуюся с его коллегой, работавшим волонтером в бывших колониях.

Однажды к нему в слезах пришла женщина, которая утверждала, будто с ее ребенком-подростком что-то произошло. Мать была убеждена, что сын или дочь – пола мой собеседник не знал – стал или стала кем-то другим. Для простоты договоримся считать ее ребенка мальчиком. Итак, женщина рассказывала врачу, что больше ее дитя не признает в ней своей родительницы, называет чужим родной дом, спрашивает, кто он и как сюда попал… Когда мать принесла его любимые вещи, подросток отбросил их, утверждая, будто видит впервые.

Можно было списать подобное поведение на переходный возраст, но женщина была в ужасе и обратилась к доктору. Разумеется, такой случай заинтересовал бы любой пытливый врачебный ум, а другие работать в колонии не приезжают, потому друг моего собеседника сразу направился к ней домой, посмотреть на подростка. Когда он сообщил матери, что искренность поведения ее чада не вызывает никаких сомнений, та плакала несколько дней.

В отличие от Патрика, этот человек сразу был общительным и производил впечатление чрезвычайно здравомыслящего. Он много рассказывал о своем детстве, но эти истории не имели ничего общего с тем, как события того же периода излагала мать. Подросток мог детально описать и внешность той, из чьей утробы он появился на свет. Просто, по его словам, это была отнюдь не плачущая возле него женщина.

Несколько месяцев ребенка пытались увещевать всей деревней, но результатов это не дало. За прошедшее время мать сгорбилась и поседела. Она не сомневалась, что в теле ее сына поселился дух или другой человек. Переубедить ее не представлялось возможным, это не удалось даже упомянутому врачу, который пользовался всеобщим уважением. Да и, собственно, какие могли быть контраргументы? Женщина буквально погибала от горя. Все советовали ей поберечься, уйти или прогнать подростка, коль скоро ее ребенка в этом «существе» все равно более нет. Но поступить подобным образом она так и не решилась.

Когда матери не стало, человек в теле ее отпрыска не проронил ни слезинки. Все это время доктор навещал их не реже чем раз в неделю, чтобы поддержать страдалицу, потерявшую сына столь необычным образом. Он продолжил приходить и