Сказав это, полковник густо расхохотался, ударив своей бутылкой по бутылке собеседника.

Очень скоро Винниченко и Шмаков достигли состояния счастливой расслабленности: они то и дело бегали в парилку, а после шумно ныряли в бассейн и резвились там, словно тюлени, затем, отфыркиваясь, выбирались на скользкий кафель и наперегонки мчались к столу, где тотчас пили пиво и водку под нехитрые тосты, вроде «Будем!» или «Выпьем!», целовались, крякали и хохотали, звонко шлёпая друг друга по плечам и трясущимся красным ляжкам. Гаврилов, не раздеваясь, сидел на лавке, умеренно пил, не забывал закусывать и молчал. О нём, казалось, с первых же минут забыли.

– А не пригласить ли нам Машенек? – часто моргая слипающимися влажными ресницами, спросил, наконец, Шмаков.

– Отчего бы и нет! – подхватил идею Винниченко.

Минут через двадцать они прохаживались перед строем девушек, то поругивая, то похваливая их формы. Гаврилов поймал себя на мысли о том, что впервые оказался в «мужском» мире, где друг – это тот, с кем ты пьёшь в данный момент, а женщина – товар, качества которого можно, не стесняясь, обсуждать со вторым покупателем. И странное дело, то ли от небольшого количества водки, которую ему пришлось выпить, чтобы не обидеть полковника, то ли от волнующей близости двух почти обнажённых молодых проституток, выбранных, наконец, и сидевших на коленях Винниченко и Шмакова, Николай Иванович утратил свою обычную жёсткость и наблюдал происходящее без осуждения, с живым интересом.

– Не хочешь Веронику? – заметив его взгляд, великодушно спросил полковник, ссаживая с колен девушку и подталкивая в сторону Гаврилова.

Та была совсем юна, тонка, с нежной, почти детской кожицей. Н. И. увидел родинку чуть выше её трусиков и почувствовал, будто бы сидит в чьём-то чужом теле, которое шумно дышит, волнуется, переступает ногами и вот-вот сорвётся с места в карьер.

– Нет, нет, – помотал он головой, – спасибо. Я женат.

– Так и я, брат, женат! – расхохотался Шмаков и, подмигнув, добавил: – Да ты не боись, жена не узнает!

Девчонка, улыбаясь, обняла Н. И. за шею и закинула ногу ему на бедро.

– Дело не в этом, – ответил он, снимая её руки, – у меня принципы.

– Ну, как знаешь, – с этими словами полковник увёл проститутку в отдельную комнату.

Винниченко, виновато пряча глаза и стараясь не смотреть на друга, тоже скрылся со второй девушкой. На протяжении следующих двадцати минут Гаврилов принуждён был слушать надсадное пыхтенье, хрипы, стоны и скрип кроватей.

Когда всё закончилось и девушки ушли, Шмаков, ковыряясь в зубе, спросил:

– Ну, так чё у вас за беда, мужики?

Винниченко в двух словах описал ему ситуацию.

– Кто? Витька Вершинин?! – воскликнул полковник, оглядывая окружающее осоловелыми глазами и будто бы ища подходящее орудие наказания. – Витька Вершинин вас прессует? Да я этого сукина сына в бараний рог… я глаз ему на жопу…

Далее следовало ещё много крепких слов и угрожающих жестов, символизировавших откручивание головы майора Вершинина, расплющивание его всмятку, повешение на первом же суку – но всё это представлялось Гаврилову пустым пьяным бахвальством. Винниченко же явно принимал сказанное за чистую монету, громко хохотал и, не забывая подливать полковнику, сам опрокидывал рюмку за рюмкой.

– Вот видишь, брат! – пьяно и взвинченно говорил он другу после того, как в шесть утра они погрузили тело полковника в приехавший за тем «Фольксваген Туарег». – А ты сомневался! Считай, дело закрыто!

Оба сидели в машине Гаврилова.

– Если только он про нас вспомнит, – скептически отозвался Н. И., – когда проспится.

– Да брось, он нормальный мужик! Обещал – значит, сделает.

– И всё-таки, – Гаврилов покачал головой и горько поджал губы, – что за методы? На нас наезжают менты, а мы вместо того, чтобы идти к адвокату, как это происходит во всех цивилизованных странах, находим другого мента, снимаем для него баню, заказываем туда выпивку и продажных девок – но и этого мало! – он замолчал на секунду. – Чтобы он не обиделся! – палец Н. И. возмущённо просверлил вертикаль в воздухе. – Чтобы он не обиделся, мы должны вместе с ним всю ночь в этой бане бухать да ещё и делать вид, будто нам это нравится!

– Ну, брат, – Винниченко мягко тронул друга за плечо, – я бы мог и один это сделать. Мне-то не привыкать, – он хихикнул, – к развратному образу жизни. Но ты же сам захотел всё увидеть!

– Да, захотел, – согласился Николай Иванович, – потому что дело слишком серьёзное. Речь идёт о безопасности Анны Геннадьевны, и я лично должен был убедиться в том, что этому твоему Шмакову можно доверять! К тому же, ты в одиночку уже наломал достаточно дров, из-за чего мы, собственно говоря, теперь и оказались в полной жопе. Ведь если бы ты не провёл эти контракты с левыми фирмами, нам нечего было бы опасаться! А сейчас что? Трясёмся, поджимаем хвосты – сами к менту на поклон бежим, водку и баб для него оплачиваем! Да я себя за это ненавижу – а другого выхода нет, потому что Анна Геннадьевна, которая нам с тобой, двум обормотам, доверила бизнес, ни в коем случае не должна пострадать! Ни один волос с её головы, ты понимаешь, не должен свалиться! Да что там! Она не должна даже кончиком ногтя попасть в жернова этой чёртовой правоохранительной системы! Понял меня?

Винниченко испуганно вжался в кресло и пробормотал:

– Понял, брат. Только ты не кипятись. Я же решил проблему. Нормально всё будет – вот увидишь!

– Посмотрим ещё, – отозвался Гаврилов и внезапно добавил: – Одного не пойму, ты ж ещё несколько дней назад мне соловьём пел о любви, а сегодня что? – он покачал головой. – С первой же продажной девкой…

– Вожжа под хвост попала, – оправдывался Винниченко.

– Вожжа…

– Брат, ты не обвиняй меня, прошу, – тихо и жалобно попросил Тарас Григорьевич, – я и сам ведь понимаю прекрасно, что согрешил. Тяжело, видишь ли, вот так внезапно становиться на путь праведный, когда вокруг столько соблазнов!

* * *

Сначала Николай Иванович отвёз друга на «нехорошую» квартиру. По пути тот безмятежно задремал, утомлённый событиями прошедшей ночи, так что, в конце концов, пришлось его расталкивать и заставлять выбираться из машины.

Потом Гаврилов решил отправиться в офис и там поспать несколько часов, а после уж подумать, что рассказать Анне Геннадьевне. Ехать домой ему совершенно не хотелось, потому что он не сочинил ещё внятной версии, объясняющей ночную отлучку, а воображение быстро нарисовало ему фигуру жены, встречающей его в прихожей в семь утра, и её строгий вопрошающий взгляд.

Пустынные окутанные утренней синевой перекрёстки плыли навстречу, будто в режиме замедленной съёмки. На одном из них пульсировал похожий на апельсин жёлтый сигнал светофора, и сразу следом за ним зажёгся угрожающе красный.

Проехав перекрёсток, Н. И. не сразу обратил внимание на человека в форме и яркой жилетке, который махал ему жезлом, приказывая принять вправо к обочине.