– Известно очень мало. Нет сведений даже о том, как давно этот человек в Москве и находится ли он здесь постоянно. Но новости через него уходили самые свежие – например, он был в курсе, что мы тоже ищем Сорокина.

Разумеется, если это действительно Якимов и если у него было задание убрать Сорокина, то он знал о нем больше нас всех, вместе взятых…

Но я по-прежнему не могла утверждать этого наверняка. Катя должна была как-то сообщить своему отцу о том, что у нее был обыск, – а как, если Якимов нас не навещал ни разу? Но не могла же Катя просто явиться в гостиницу к Якимову? Нет, незамеченной она бы вряд ли осталась. Я напрягла память и вспомнила, что из подозреваемых на этой неделе нас посещал лишь Стенин пару раз, как обычно. Еще, правда, был Алекс… Впрочем, – осенило меня, – Катюша ведь писала кому-то! Она действительно писала письмо как раз в тот момент, когда я заходила к ней с букетом. Именно в нем, должно быть, она и сообщила об обыске, а письмо отправила почтой!

– Как бы там ни было, – прервал мои мысли Степан Егорович, – но наша задача – искать Сорокина, а не британского осведомителя.

– Если Сорокин скрывался под именем Балдинского, то искать уже некого, – мрачно напомнила я.

– В том-то и дело, что «если скрывался». Это лишь версия. Вполне возможно, что он жив и здоров сейчас. Вы просили меня, Лидия Гавриловна, отыскать фотокарточку Щербинина… – Я с надеждой подняла на него глаза, но Кошкин тотчас меня разочаровал: – Должен вам сообщить, что я ее не нашел. Ни в архивах градоначальства Омска, где он служил, ни в архивах Генштаба ничего нет. Сорокин хорошо позаботился, чтобы следов не осталось.

– Поспрашивайте его сослуживцев, – подал голос Ильицкий. Закончив отвечать на вопросы Кошкина, он теперь бродил по парфюмерному магазинчику, читал надписи на склянках с духами, совал в некоторые нос и морщился. – Быть такого не может, чтобы у них не осталось хоть какой-нибудь фотокарточки.

– И я об этом подумал, Евгений Иванович, – кивнул Кошкин, – но из его сослуживцев немногие остались в Петербурге – многих уже нет в живых, а остальные давно разъехались в родные имения. Наши люди пытаются добыть у них информацию, но занятие это трудоемкое и нескорое… зато я вот о чем подумал: у нас трое подозреваемых – покойный Балдинский, Курбатов и Стенин. Если один из них Сорокин, то не может быть, чтобы двое других его не узнали.

До меня не сразу дошел смысл этой фразы, но когда дошел, я подняла взгляд на Кошкина и подивилась, как мне самой не приходила эта мысль раньше. Даже учитывая то, что лицо Балдинского обезображено, – друзья молодости все равно бы его узнали. По голосу, по манере держаться…

– Если ни граф, ни Стенин не узнали Сорокина в Балдинском, то, возможно, это лишь потому, что Балдинский – это просто Балдинский? – предположила я с сомнением.

– Возможно, – согласился Кошкин. – Или они просто не подали виду, что узнали.

– Зачем? Если даже один из них застрелил старика, то почему молчит второй? Хотите сказать, что они в сговоре и действовали сообща?

– Можно и это предположить… если они знали, допустим, что Балдинский – предатель, то могли решить его участь вот так, по-своему.

В магазинчике Марго повисло тягостное молчание, потому что убийство Балдинского вдруг приобрело совсем другую окраску. Я даже задумалась – стоит ли продолжать в таком случае поиски его убийцы?

Тишину нарушил Ильицкий: сперва он разбил одну из склянок Марго – пустую, слава богу, – а потом, чтоб его не успели отругать, сказал:

– Или все было гораздо прозаичнее: у Балдинского имелся некий компромат на сиятельного графа. К примеру, что он, граф, на самом деле предатель Сорокин. За что Балдинский и поплатился жизнью. Стенин, разумеется, не хочет, чтобы его постигла та же участь, поэтому молчит. К тому же, если не ошибаюсь, Курбатов Стенину постоянно одалживает суммы.

Но Кошкин ему тотчас возразил:

– Сомнительно, что Курбатов в этом случае стал бы надеяться на молчание Стенина. Он убрал бы и его.

– Так еще не вечер, – пожал плечами Ильицкий, – вот сейчас приедете на Пречистенку – а там еще один труп.

– Да типун вам на язык!.. – Кошкин вскочил с места и даже голос повысил от волнения.

Я тоже поежилась от такого пророчества. А Ильицкий продолжал:

– Я бы на вашем месте, господа сыщики, лучше подумал бы о том, почему господин Щербинин в молодости выбрал себе такой псевдоним – Сорокин. Вряд ли просто так: даже прозвища всегда даются за дело, а уж если человек сам себе выдумывает вторую фамилию… это обязательно что-то да значит. Вот у меня, например, в армии знаете какое прозвище было?

– Догадываюсь, – хмуро глянул на него Кошкин.

– А вот и неправильно догадываетесь: меня звали просто Илюшей.

Я же отвлеклась, уже согласившись, что Ильицкий прав. Связь обязательно должна быть. Причем очевидная. Сорокин – сорока, птица, болтун… что я еще знала о сороках? Кажется, это одна из самых умных птиц. Еще сороки крайне падки на всяческие блестки – золото, драгоценности. Чрезмерная жадность? Быть может, это и есть причина выбора псевдонима?…

– Было бы неплохо, Лидия Гавриловна, – обратился ко мне Кошкин, – если бы вы аккуратно поспрашивали Полесову, что общего у ее отца могло быть с сороками. – Я согласно кивнула. – Но у нас по-прежнему ничего нет на этого человека… как ни досадно, но, похоже, Евгений Иванович прав: только следующая жертва может нас приблизить к раскрытию.

И мне снова стало не по себе от этого неутешительного вывода. Однако я сказала негромко:

– А как вы смотрите на то, Степан Егорович, чтобы этот процесс несколько ускорить? Спровоцировать того, кого мы ищем, на новое убийство. – Мужчины меня пока не понимали и напряженно слушали. Тогда я спросила у Кошкина: – Скажите, а много людей знают, что вы уже переправили Катерину в другой госпиталь?

Лицо Кошкина несколько расслабилось – он меня понял.

– Даже доктор не знает, куда я увез ее. И, разумеется, я приставил к ней охрану на случай, если убийца вернется.

– То есть если вы распространите новость, что Катя ранена, без сознания и находится сейчас в госпитале при храме Успения Пресвятой Богородицы совсем одна, без охраны, то вам поверят?

– Думаю, вряд ли у кого-то есть причины мне не верить…

Глаза у Кошкина блестели – он очень хорошо меня понял.

Глава