более не по себе, когда я подумала, что полиция мчится именно в гостиницу. Что там могло случиться? А ведь там Евгений…

Кошкин как будто подумал о том же, потому что немедленно крикнул кучеру:

– Сворачивай в проезд! Немедля!

До гостиницы было всего ничего, но время тянулось неимоверно долго – мы с трудом объезжали торговые ряды в Третьяковском проезде и оживленный людской поток. С трудом я удерживалась, чтобы не выскочить из кареты и не побежать вперед.

– Бога ради, сидите здесь и не высовывайтесь! – приказал Кошкин, когда мы подъехали наконец ближе. – Я все разузнаю и тотчас вернусь.

Я осталась в карете теперь в одиночестве, не считая молчаливого кучера на козлах, и, как ни хотелось мне выйти и услышать обо всем самой, я понимала, что это безумие. Мне нельзя показываться здесь. Возле входа в гостиницу толпились почтенные господа и простые горожане, полицейские же перекрывали улицу и пытались отогнать любопытствующих прочь. Боясь, что меня кто-то увидит, я даже закрыла занавеской окно на дверце кареты и следила за происходящим на улице сквозь узкую щель.

За окном уже темнело, и разглядеть хоть что-то становилось все труднее, но я продолжала вглядываться в проем открытых дверей гостиницы, куда смотрели и остальные. Я уговаривала себя, что нужно рассуждать трезво, что это один шанс из тысячи, если происходящее вообще хоть как-то связано с Ильицким… Однако, несмотря на уговоры, нервы мои были столь напряжены, что я не сразу поняла, как оторвала занавеску, неосознанно в нее вцепившись.

Догадавшись, что это я натворила, я начала прилаживать жердь с занавеской на место и, когда в следующий раз бросила взгляд за окно, увидела, что из дверей гостиницы двое полицейских быстро выносят носилки с кем-то, укрытым с головой белою простынею.

Не удержавшись, я все же ахнула и тотчас зажала рот рукой. А в следующее мгновение из-под простыни выпала мужская рука и принялась безвольно покачиваться в такт шагам полицейских.

Я успела осознать лишь, что рука, кажется, слишком тонкая, чтобы принадлежать Ильицкому, и в это же мгновение увидела Евгения, выходящего из дверей гостиницы следом за носилками. Лицо его было чернее тучи, но меня это уже не интересовало.

Напряжение тотчас отпустило меня, сменившись огромной слабостью и дрожью в руках, – я совершенно безвольно отвела взгляд от окна и измученно закрыла глаза. О том, кого же вынесли укутанным в простыню, я так и не задумалась. Правда, у меня и времени для этого не было – Кошкин вернулся практически сразу.

– Якимов найден мертвым, – едва присев, сообщил он.

Я беспомощно подняла на него глаза: право, меньше всего я ожидала подобных вестей. Помолчала, пытаясь усвоить новость, а потом уточнила:

– Убит?

– Кажется, застрелен, точно не знаю. Там сплошь люди из Петербурга – московскую полицию и близко не подпустили, а пользоваться именем графа Шувалова я не решился. – Взгляд Кошкина был рассеян, вероятно, он тоже не знал, что и думать. Но вдруг добавил, досадливо поморщившись: – Это к разговору о том, на кого Якимов работает…

– Работал, – машинально поправила я.

В правоте Кошкина я уже не сомневалась: должно быть, Якимов и правда служил в Генштабе и в Москве занимался тем, что искал британского агента. Но агент, кажется, добрался до него первым, потому как других причин убивать Якимова я не видела.

– Кажется, все произошло, когда мы совещались в Столешниковом переулке, – закончил тем временем Кошкин.

Усвоив и это, я открыла было рот, чтобы кое-что рассказать Кошкину, поскольку в мозгу моем начала оформляться пока неясная, но догадка. Но отчего-то я смешалась и передумала. В конце концов, наша задача найти Сорокина, а не британского агента или кого-то еще… не следует лезть не в свое дело.

Мне очень хотелось сейчас увидеться с Ильицким еще раз и перекинуться с ним хотя бы парой слов. Но нежелание находиться здесь, в этом месте, оказалось сильнее, так что я лишь попросила Кошкина:

– Степан Егорович, прошу вас, давайте вернемся в Театральный проезд и вы поймаете для меня двуколку. Я ужасно устала…

Глава тридцать пятая

Следующее утро я начала с сожаления, что так и не поговорила вчера с Ильицким. Я понятия не имела, где он, чем занят теперь, и мечтала получить от него хоть какую-то весть. О Кошкине я знала, по крайней мере, что он всецело занят организацией засады в госпитале на Никольской улице.

Я же, очевидно, помочь ничем не могла – ловушки расставлены, и оставалось лишь ждать. А ожидание изводило меня… Хорошо, что были дети Полесовых: рядом с ними никакие посторонние мысли меня не донимали, лишь одна – как бы их утихомирить.

Проснулась я в это утро неимоверно поздно и с больною головой. Аннушка, по обыкновению пришедшая помочь мне одеться, первым делом сообщила, что дети с постелей подняты и накормлены завтраком, Георгий Павлович отбыли на службу, а Елена Сергеевна еще не вставали. Наскоро выпив кофе, я поспешила в детскую: вне учебы детьми всегда занималась Катя – сейчас же, когда она в больнице, дети, должно быть, стояли на ушах и терроризировали всех домашних.

Но нет. Войдя в детскую, я застала на редкость милую картину: устроившись за столом, Мари терпеливо объясняла что-то близнецам, раскрыв перед ними учебник арифметики. А Митрофанушка – о боже! – сидел в укромном месте, уткнувшись в книжку! И только Лёлечка вела себя несколько шумно, дергая Мари за подол платья и требуя поиграть с нею в куклы.

И все же более остального меня поразила именно Мари, которую я сперва даже не узнала, решив, что Полесовы успели подыскать новую няню. На ней было серое грубоватое платье, полностью закрывающее руки и шею, единственным украшением которого мог считаться лишь узенький белый воротничок. Волосы же Мари были туго стянуты в узел – все, до последнего самого непослушного завитка, обнажая вдобавок уши, которые, как оказалось, были несколько оттопыренными и красы ей не добавляли.

Пожалуй, моя классная дама в Смольном, убежденная старая дева шестидесяти лет, и то делала более игривые прически. Мари ни в чем не знает меры…

Это безобразие настолько поразило меня, что я, не успев даже умилиться образцовому поведению детей, велела:

– Мари, идемте со мной! Серж, вы остаетесь за старшего.

– Почему я?! – насупился Митрофанушка. – Я занят!

– Чем, позвольте спросить?

– Читаю…

– Что читаете? – Мне в самом деле было страшно любопытно.

– Германо-скандинавские мифы.

Я удивилась было такому странному выбору, но вспомнила, как господин Стенин пару дней назад что-то рассказывал