встрече и что скажет первым делом. Быть может, он сам не в восторге от нашей вынужденной свадьбы и ему стыдно и неловко из-за того, что он не успел обсудить это со мной?

Но, разумеется, напрасно я на это надеялась. Свои слова Ильицкий произносил небрежно и чуть свысока, отвратительным покровительственным тоном. По всему было видно, что ситуацией он вполне доволен. Он отлично понимал, что деваться мне некуда и я полностью в его власти. И впрямь, что я могла сделать? Пойти и утопиться? Устроить отвратительную сцену в фойе ресторана, опозорив его перед знакомыми? Или сбежать куда-нибудь в деревню, чтобы драматически дожидаться, когда он приедет просить прощения? Должно быть, Ильицкий действительно хорошо меня знал, чтобы понимать – ни один из этих способов «мести» для меня неприемлем.

– Да, Евгений Иванович, я имела удовольствие ознакомиться с объявлением.

Голос мой прозвучал даже для самой меня неожиданно резко. У Ильицкого не должно было остаться иллюзий по поводу моего настроя – он несколько растерялся и отвел взгляд, будто ему стыдно. Возможно, он подумал, что я решилась на вариант со скандалом.

Метрдотель, стоявший неподалеку, усиленно делал вид, что наша беседа его не интересует и у него вообще полно дел.

Вот только, по сути, мне не в чем было упрекнуть Ильицкого. Разве он сделал что-то недостойное? И представляю, сколько страха он натерпелся, когда увидел меня там, возле кареты, без сознания и в крови. Даже к Полесовым он поехал из самых лучших побуждений – ведь слухи о том, где я провела ночь, все равно до них бы дошли, так уж лучше пускай узнают от него. Так что мне действительно не в чем его упрекнуть.

Но отчего же именно сейчас я чувствовала к нему такую ненависть, что готова была растерзать на месте?

– Я лишь хотела вам сказать, что мой попечитель граф Шувалов дает за мной пять тысяч приданого! Не думайте, что вы меня облагодетельствовали! И матушку вашу о том известите!

Говорила я по-прежнему с вызовом, хоть и намного тише. На скандал я все же решиться не смогла и даже облечь суть своих претензий в слова не сумела бы, потому лишь бессильно злилась. Я и правда полностью была в его власти…

– Непременно извещу, – Ильицкий снова поднял глаза, и я поняла, что злость моя его лишь забавляет, и не более. – Мы с матушкой пересчитаем ваше приданое вплоть до последнего кухонного полотенца – будьте спокойны.

В тот момент, когда он замолчал, я уже точно знала, что все же решусь на скандал. Я откажу ему. Пусть мне самой будет больно и, возможно, я даже пожалею потом, но если не сделаю этого, то, кажется, потеряю остатки самоуважения.

Но прежде, чем я сумела что-то сказать, Ильицкий продолжил:

– Однако предлагаю все финансовые вопросы оставить на потом, потому как у меня для вас есть новость, которая точно вас обрадует. Катерина жива.

Надо сказать, о том, что я собиралась поссориться с Ильицким, я действительно тотчас забыла.

– Ты уверен? – с замиранием сердца спросила вместо этого я. – Откуда ты знаешь?

– Твой приятель господин Кошкин подсказал.

С этими словами Ильицкий обернулся куда-то к лестнице в номера, и я, проследив за его взглядом, тотчас увидела стоящего возле кадки с фикусом Кошкина. Он мял в руках шляпу и не решался к нам подойти.

– День добрый, Лидия Гавриловна, рад вас видеть в полном здравии… – поклонился мне Кошкин, приближаясь все же, а с Ильицким, судя по всему, они давно уже поздоровались. И кажется, даже успели что-то обсудить.

– Добрый… – кивнула я в ответ и торопливо уточнила: – Катя действительно жива? Она пришла в себя? Сказала что-то?

– Кажется, пришла в себя, но я с нею еще не виделся… не успел. Кроме того, в свете последней нашей с ней беседы… я думаю, с вами она станет говорить охотнее. Я был бы вам признателен, если бы вы согласились проехать в госпиталь.

Разумеется, я согласилась, и тотчас мы втроем покинули гостиницу. Не знаю, для чего увязался с нами Ильицкий – возможно, лишь для того, чтобы уже в дверях, когда Кошкин ушел чуть вперед, он имел возможность взять меня под локоть и, наклонившись к самому уху, торопливо сказать:

– Лида, я бы объяснил тебе все сам, если бы ты не сбежала утром так скоро. Я действительно не хотел, чтобы все вышло так… по-дурацки!

– Позже поговорим, – холодно оборвала его я и, вырвав руку, поспешила за Кошкиным.

Госпиталь действительно находился недалеко – это был госпиталь при храме Успения Пресвятой Богородицы на Чижевском подворье. До него можно было бы и пройтись пешком, но подле гостиницы Кошкина поджидала полицейская карета. Признаться, у меня пробежал холодок по спине, едва я ее увидела, но, не желая показывать это мужчинам, постаралась войти внутрь как ни в чем не бывало.

– Как ваше плечо? – спросила я у Степана Егоровича, едва карета тронулась.

Лицо его выглядело изможденным, и было заметно, что рука под рукавом сюртука перебинтована толстым слоем, но в остальном он держался неплохо. На мой вопрос Кошкин лишь поглядел на меня так, что я поняла: рука – это меньшее, что его сейчас волнует.

– Правы вы были, Лидия Гавриловна, не стоило Катерину везти в участок. Я мог бы и догадаться, что ее непременно попытаются убить. – Он замолчал, долго собираясь с мыслями, прежде чем сказать следующую фразу: – Когда мы уезжали, я велел полицейскому подняться в комнату Катерины и забрать из ящика револьвер. А он позже сказал, что никакого револьвера в комнате нет. – Кошкин мучительно поморщился. – Не думаю, что его забрал кто-то другой. Скорее всего, сама Катерина поняла, что ее комнату обыскивали в прошлую субботу, и избавилась от револьвера. А после сообщила об обыске убийце, который, разумеется, понял, что рано или поздно она его выдаст. И принял меры.

Во время этого рассказа Кошкина я бросала несколько раз опасливые взгляды на Ильицкого, но, судя по его монотонно хмурому взгляду, он все это уже знал. Кажется, они с Кошкиным действительно успели поговорить основательно.

– Вы выяснили, кто в нас стрелял? – задала я вопрос, который волновал меня уже давно.

Кошкин снова поморщился:

– Некто Кузьма Зиновьев, беглый каторжанин. Терять ему было нечего, так что способы добычи денег не выбирал.

– Наняли его для убийства, – мрачно пояснил Ильицкий.

Кошкин кивнул, соглашаясь, и продолжил:

– Должно быть, Зиновьев следил за домом и, едва увидел полицейскую карету, сообразил, по чью душу я приехал. И поспешил в Третьяковский проезд