— Теперь я понимаю, почему судьба девушки Орсат вас так тревожит, синьора.

Он пока не отвернулся от нее. Его длинные каштановые волосы шевелил ветер с моря. Она кивнула, не доверяя своему голосу.

— Может быть, мы найдем способ повидаться с ней. Дайте мне это обдумать.

«Мы?»

— Вы хоть слышали, что я сказала? — требовательно спросила Леонора.

— Все слышал, — ответил Перо Виллани. И улыбнулся. «Женщинам понравилась бы эта улыбка», — подумала она. — Я буду все так же горевать о докторе Мьюччи, но я счастлив, что вы не его вдова.

Она покачала головой. Мужчины иногда бывают, даже часто бывают, такими наивными.

— Для всего мира я вдова. Должна ею быть. Сересса будет унижена, если будут думать иначе. Я связана с Советом Двенадцати. Они контролируют мою жизнь. Мне придется завтра отправиться на тот остров, в обитель. Там есть женщина, которая принимает доклады от их шпионов в Дубраве.

С того места, где они стояли, ей было видно остров Синан, у самого входа в гавань. Гьядина, более крупный остров, находился на севере, вне поля зрения.

Он снова улыбнулся.

— Я о ней знаю, — сказал он. — Я тоже получил приглашение. Скорее, приказ, я думаю.

— Вы тоже?

Он посмотрел на нее.

— Вы думаете, Сересса послала бы человека в Ашариас, во дворец великого калифа, и не дала бы ему заданий помимо рисования?

— Это же… это опасно, — через несколько мгновений сказала она.

Он кивнул.

— Они мне говорили, что я могу отказаться.

— А вы не отказались.

— Меня дома почти ничто не держит, — он немного подумал. — Но… насчет завтра. Здесь никто не знает, что та женщина на острове — из Серессы. Как она объяснит ваш приезд к ней?..

Леонора скорчила гримаску.

— Дочери Джада проявляют заботу и сочувствие ко всем одиноким женщинам. Они хотят меня утешить, предложить духовное руководство, пока я здесь.

— В самом деле, — сухо произнес он.

— Да. В глазах света я — печальная вдова жестоко убитого доктора. Хороший был человек, должна сказать. Добрый. Он мне сказал, что ему хочется, чтобы мы по-настоящему поженились.

— А вы что ответили?

Он смотрел на остров, а теперь повернулся к ней. У него был задумчивый вид. Только что он нервничал. А теперь — нет. Будто рассказанная ему правда его успокоила.

— Я сказала Якопо Мьюччи, что не могу выйти замуж без согласия отца, а он его никогда не даст. И я не хотела никакого мужчину обременять моим позором.

— А если бы этот мужчина сказал, что это не бремя, а честь — быть рядом с вами?

— Я бы ответила, что это глупость и ребячество. Особенно, если он едет в Ашариас.

У него вытянулось лицо.

— Вы не можете так любить меня, синьор Виллани. Однако я вам доверилась. И с благодарностью приму вашу дружбу, пока вы здесь. У меня только один друг.

— Даница Градек?

Она кивнула.

— Хорошо иметь такого друга, по-моему.

— Вы ее не ненавидите? Вы же серессец!

— Она ваша подруга, синьора. Теперь только это имеет значение.

Она опять спросила, с отчаянием:

— Вы не слышали ничего из только что сказанного мной?

И он опять ответил:

— Все слышал, — и прибавил: — Должен вас предупредить, непостоянство не в моем характере.

И Леонора неожиданно подумала: «Он говорит правду».

— Непостоянство не в моем характере, — услышал Перо свои слова.

И когда он их произнес, он осознал, что это правда.

Он никогда не думал о себе в таких терминах, но подумал о своих матери и отце, все еще любимых, и о друзьях, которых он знал всю жизнь, и которых сохранил, и снова подумал: «Да, я такой». Иногда так случается, мы узнаем правду о себе в одно мгновение, иногда в разгар драматических событий, иногда в тишине. С моря может дуть закатный ветер, мы можем лежать одни в постели в зимнюю ночь, или предаваться горю у могилы среди опавших листьев. Мы напиваемся в таверне, пытаясь заглушить душевную боль, ждем столкновения с врагом на поле боя. Мы носим ребенка, влюбляемся, читаем при свечах, наблюдаем восход солнца, мы умираем…

Но во всем этом есть еще что-то, в зависимости от того, какой мир нас окружает, как мы существуем в нем. Что-то может скрываться в глубине нашей природы, и постоянное течение дней и лет может вынести это на берег, сделать реальностью на этом берегу — или не сделать.

— Вы проводите меня домой? — спросила она.

Он проводил ее. У двери городского дворца Дживо стоял телохранитель — тот самый, который сопровождал ее сегодня, — и Перо увидел на его лице облегчение.

Он кивнул ему. Поклонился ей. Смотрел, как она вошла в дом. Повернул назад, на запад, потом поднялся по уже знакомым каменным ступеням и прошел по верхней улице к своему жилью.

Когда он вошел, к нему устремился синьор Франи из гостиной, сияя улыбкой. Он остановился, сжал руку Перо и сообщил, что только что прибыл корабль из Серессы и привез купцов, которые собираются путешествовать по суше в Ашариас.

Франи взял на себя смелость предложить им включить в свой отряд одного знаменитого художника, и они с радостью согласились.

Когда они отправляются? Кажется, через несколько дней.

Очевидно, судьба несказанно благосклонна к синьору Виллани.

Франи опять улыбнулся. Перо удалось улыбнуться в ответ.

Встреча со смертью утром может изменить твой день.

Марин Дживо остался дома с вином (уже вторым кувшином), пропустив вечерний променад. Отец и мать пошли на прогулку, а брат редко оставался вдали от отца, так что в распоряжении Марина весь дом, в нем только домашние слуги, наемные служащие по ведению торговых дел, закрывающие контору в передней части дома, и телохранители. Вероятно, Даница Градек находится среди последних, в их комнатах.

Ей велели оставаться в доме сегодня, а может быть, и дальше. Все еще есть вероятность, что на нее нападут. Сегодня утром она убила знатного человека из Дубравы. Да, не без причины, да, выполняя свой долг перед не менее знатным семейством, которое ее наняло… Но все равно…

Он думал о том, не выйти ли на улицу, чтобы его увидели на Страден. До него сейчас доносится шум оттуда, там ведут оживленные разговоры. Но, несмотря на то, что, может быть, важно создать иллюзию, будто все нормально, он решил, что его родители и брат сегодня вечером справятся с этим за все их семейство, и отец не стал возражать.

Отец пару раз бросил на него странный взгляд, но ничего не сказал. Можно представить себе, как он взволнован тем, что едва не произошло. Лицо матери оставалось непроницаемым, но она всегда так выглядит, кроме тех минут, когда молится, закрыв глаза и крепко сжимая в руках свой солнечный диск.