Козьмич. — Может, в губернию сначала?

— Вы что, хотите огласки? А вот господа владель­цы, я уверен, огласки не хотят!

— Никто, — назидательно произнес Иван Козьмич, как будто перед ним стоял не второй человек в име­нии, а самоуверенный юнец,— ни в чем уверен быть не может.

Он прекрасно понимал, что скорее всего дело обсто­ит именно так, как сказал Клопов. Но Христофор Еки­мович был далеко и в последнее время Чермозом инте­ресовался мало. Губернатор же, Гаврила Корнеевич Селастенник, был близко и очень даже интересовался нахождением его, Ивана Козьмича Поздеева, на долж­ности управляющего лазаревской вотчиной.

Для этого имелись свои причины, связанные с собы­тиями пятилетней давности. В тридцать первом году, когда из-за холеры повсюду упал спрос на железо, ре­шено было часть чермозских мастеровых посадить на землю крестьянствовать. Однако отвыкшие от кресть­янской работы мастеровые решением этим возмутились. Произошел бунт, во время которого едва не пострадал чиновник Главного правления уральских заводов, наду­мавший увещевать смутьянов. Иван Козьмич не сумел тогда проявить должной твердости и с тех пор считал­ся в губернии человеком ненадежным, мужицким потат­чиком. А прошлогодние волнения в Кунгурском уезде, привлекшие внимание столичных властей, сделали гу­бернатора вдвойне осторожным. Потому за последний год многие управляющие, в чьих владениях имели ме­сто возмущения, были удалены со своих должностей. И Иван Козьмич по различным приметам догадывался, что скоро должен наступить его черед. Слухи о непроч­ности его положения просочились уже в Чермоз, и для Ивана Козьмича не было секретом, что на его место почти единодушно прочили Клопова. Между тем место это помимо власти давало его обладателю и немалые денежные выгоды. Конечно, своевременное раскрытие заговора могло упрочить положение Ивана Козьмича. Но, с другой стороны, сам заговор мог послужить реши­тельным доводом в пользу его смещения.

— Если мы скроем это дело, — колеблясь, прогово­рил он, — нас обвинят в попустительстве и укрыватель­стве.

— Мы и не скроем, —нашелся Клопов. — Мы господ владельцев известим.

Настойчивое стремление Клопова ни о чем не до­кладывать в губернию настораживало Ивана Козьми­ча. Вполне могло случиться и так, что Клопов, расчи­щая себе дорогу к креслу управляющего, сам известит обо всем губернские власти. А тогда судьба Ивана Козьмича будет решена окончательно и беспово­ротно.

— У нас нет явных доказательств, — продолжал на­стаивать член вотчинного правления. — В губернии нам могут не поверить.

— А это? — Иван Козьмич приподнял мизинец с на­детым на него медным колечком.

— Довольно ли этого? Вот если бы бумагу их до­стать, которую Поносов прячет!

Клопов намеревался сегодня же отправить письмо в Петербург и надеялся, что розыски преступного мани­феста затянутся до получения ответа.

Иван Козьмич вновь заколебался. Скоропалительно, без очевидных доказательств раскрытый заговор могли расценить в губернии как комедию, которую разыграл управляющий с целью упрочить свое положение.

— Если мы всех сейчас арестуем, — подливал масла в огонь Клопов, — Поносов может уничтожить бумагу! Или совсем не раскроет, где она...

— Хорошо, — сдался Иван Козьмич. — Зови Ширка- лина.

Лешка вошел, остановился у двери. В затянувшем­ся молчании он так напряженно вглядывался в лицо управляющего, пытаясь угадать на нем свою судьбу, что внезапно кресло Ивана Козьмича начало отодви­гаться куда-то вдаль, и сам грозный владыка Чермоза начал уменьшаться, будто Лешка смотрел на него в подзорную трубу, приставленную к глазу широким кон­цом. И голос Ивана Козьмича, долетевший из этой да­ли, показался Лешке странно громким.

— Ты бумагу-то вашу сможешь добыть? — спросил управляющий.

— Да вы только прикажите! — Лешка бросился к нему и замер на расстоянии полушага от выпирающих

подлокотников. — Да вы прикажите только, господин управляющий!

— Ладно, — обращаясь не к нему, а к Клопову, про­говорил Иван Козьмич. — Повременим пока с арестом.

— А с доношением губернатору? — спросил Клопов.

— Тоже повременим... Но ты и в Петербург не пиши пока ничего!

А Лешка из всего разговора понял одно — ареста не будет.

XXII

К избе Ивана Ширинкина Петр подошел уже в су­мерках. Дернул сыромятный шнур в калитке, поднял засов и ступил за ограду, прислушиваясь, не взлает ли собака. Сразу же, еще до того, как с громким лязгом опустился засов, на крыльце показался сам хозяин, словно все время караулил в сенях. Спросил насторо­женно:

— Кто тут?

Петр отозвался.

— А! — в голосе Ширинкина прозвучало облегче­ние.— Заходи в избу!

В сенях он заложил дверь на крюк и вдобавок за­двинул железным дрыном. Такая предосторожность еще больше утвердила Петра в мысли, что встреча ему предстоит не совсем обычная... Утром, когда он зашел по делу на кричную фабрику, Ширинкии, улучив минут­ку, шепнул ему: «Заглянь ко мне нынче ввечеру, сведу тебя с одним человеком... Избу мою знаешь? К кладби­щу идти, по правой руке от ворот третья. Надымник — петух с хохолком...» Удерживая одной рукой на весу огромные щипцы, он другой легонько сжал Петру пред­плечье, и в пожатье этом угадалось нечто большее, чем было сказано словами, — сообщничество, что ли. Хотя с чего ему было взяться, сообщничеству-то? Не с того ли мимолетного разговору про загадочного Метелкина?

В жарко натопленной избе за столом под божницей сидел бородатый мужик с коротко остриженными чер­но-седыми волосами. Такая же пегая поросль густо по­крывала его грудь, видную под расстегнутой рубахой. Перед ним стоял наполовину опорожненный штоф ви­на и разложены были карты лото. Фишки кучей громоз­дились на краю столешницы.

— Егор вот, — сказал Ширинкин. — Братан мой. Хо­чу вас свесть. Может, договоритесь до чего.

Егор зыркнул на Петра маленькими пронзительны­ми глазами.

— В нумерные зерна играешь? — Глаза у него были вовсе без ресниц, голые, как у птицы.

— Играю.

— По копеечке не много станет?

— Не много, — с достоинством отвечал Петр.

Егор усмехнулся, и Петр со стыдом вдруг понял, че­му тот усмехнулся, — достоинству, с каким сказано бы­ло про копеечку.

Егор ссыпал фишки в холщовый мешочек:

— На трех картах не много будет?

— Не много, — Петр постарался ответить как мож­но проще и не сумел. Опять вышло это с многозначи­тельностью.

Стали играть. Когда уставили половину нумеров, Ширинкин налил всем вина. Выпили. Егор склонился к Петру:

— Вот братан мой сказывает, что ты супротив гос­под идешь, за волюшку. Так ли? — Петр смолчал. — Ну молчи, молчи покуда. Правильно делаешь, что мол­чишь. Откуда тебе знать, кто я таков. Разве что Ваня наболтал!

— Ничего я не говорил, — обиделся Ширинкин.

— И