Глаза у меня вдруг начинает щипать, чего я никак не ожидала. Я гляжу на свои руки, веля себе не плакать. Не надо плакать. Ты показала им. Ты заявила о себе. Может, сегодня ты даже помогла кому-то, кому надо было услышать, что ты хотела сказать.

– Вопрос закрыт.

Я поднимаю на нее взгляд.

– Правда?

– Пусть это будет последний раз, когда ты берешь дело в свои руки, и последний раз, когда я тебя здесь вижу. Если только ты не получишь еще письма. В этом случае я хочу, чтобы ты обращалась прямо ко мне без каких-либо попыток предпринять что-то самой. И если ты все-таки узнаешь, кто их посылает, мне бы тоже хотелось это знать.

«Тебя не хотят».

Вот что мне недавно написал некто в анонимном письме. Интересно, кому же кажется в порядке вещей сказать такое другому человеку. Я серьезно. Подумайте об этом.

«Тебя не хотят».

Вообще-то это самое жалкое и презренное, что можно кому-то сказать.

Наверное, писавший намеревался высказать, что «ты толстая, и это вызывает у меня отвращение». Так почему бы этого не сказать прямо?

Вам неизвестно, хотят меня или нет.

Но знаете что? Хотят.

Хотите верьте, хотите нет, но у меня есть семья, которая любит меня, и к тому же у меня есть друзья. Я даже целовалась с мальчиками. Я еще не занималась сексом по той причине, что пока к этому не готова. Не потому, что меня никто не хочет. Дело в том, крохотный и злобный Автор анонимного письма, что я просто восхитительна. У меня прекрасный характер и развитый ум, я сильная и умею бегать. Я жизнерадостна. Я полна сил. Я собираюсь многого достичь в жизни, потому что верю в себя. Я могу не знать, чего именно, но это лишь потому, что мои возможности безграничны. Ты можешь сказать то же самое?

Жизнь слишком коротка, чтобы судить других. Не наше дело говорить кому-то, что они чувствуют или кто они есть. Почему бы вместо этого не уделить время себе? Я тебя не знаю, но гарантирую, что у тебя есть проблемы, которые ты можешь решить. Возможно, у тебя прекрасное тело и идеальное лицо, но, бьюсь об заклад, у тебя тоже есть комплексы, которые мешают тебе раздеться до фиолетового бикини и позировать у всех на глазах.

Что касается остальных, то запомните следующее: ВАС ХОТЯТ. Больших, маленьких, высоких, низких, красивых и не очень, общительных и застенчивых. Не позволяйте никому, даже самим себе, убеждать вас в обратном.

Особенно самим себе.

Джек

Я стою в главном зале магазина «Масселин» и жалею, что бейсбольный сезон не длится круглый год, что мне придется ждать до весны и что не всем нам требуется играть. Если бы я управлял миром, в нем каждый бы носил форму, и так бы мы находили друг друга.

Если бы мир был устроен именно так, я бы узнал Монику Чапмен, тоже стоящую в главном зале «Масселина». Я бы сразу понял, что женщина, с которой разговаривает мой отец, она и есть. Мне бы не пришлось гадать, бывала ли она здесь раньше.

Вместо этого я перебиваю их, стоящих слишком близко к витрине со «Звездными войнами», где их может заметить любой входящий в магазин, включая мою мать. Они отстраняются друг от друга, и тут я вижу имя отца на бейджике и замечаю его виноватый взгляд.

– Здравствуй, Джек, – говорит она.

Может, это и она, а может, и нет, но я не дожидаюсь выяснения. Я гляжу на отца и говорю:

– Сукин ты сын.

И выхожу прочь.

Дома я сметаю все с подвальных полок на пол. В мусор. Я зверею, словно раскапризничавшийся ребенок, давя детали ногами, швыряя их о сколоченный из фанеры стол, ломая инструменты и всю эту дрянь, на чертежи и сборку которой я убил столько времени.

Я распаляюсь еще больше, пока наконец не ударяюсь рукой об стену так, что течет кровь. Боль – это хорошо, и мне нравится, когда она пронзает кулак и кости. Я вновь и вновь бью по стене. Это способ ощутить что-то, не стоя за невидимым забором с проволокой под током, отделяющим меня от всех остальных.

Полчаса спустя я собираю обломки, весь спокойный и собранный, когда, крадучись, входит мужчина с именем отца на бейджике.

Он осматривает царящий вокруг хаос и смотрит мне прямо в глаза.

– Я все заканчиваю. С ней.

– Меня это не касается.

– Просто хотел тебе сказать.

– А почему сейчас? Что тебя заставило принять это судьбоносное решение?

– Вот это, – отвечает он, кивнув на меня. – Вот этот твой гнев. Мне не хочется, чтобы ты меня ненавидел.

– Не вали все на меня.

– Я не на тебя все валю, а на себя. Мне дали еще один шанс не просто победить рак, но еще один шанс уладить все с мамой и обдумать то, что я хочу сделать в жизни.

– Мне казалось, ты любишь этот магазин.

– Я люблю то, что он значит, и люблю его историю. Я обожал ходить туда ребенком. Но это не означает, что я хотел посвятить ему свою жизнь. У меня были планы.

Эти слова совершенно сбивают меня с толку, потому что я впервые задумываюсь, что отец мог бы заниматься чем-то другим или иметь какие-то другие варианты.

– Я хотел стать архитектором. Или инженером.

И это снова озадачивает меня, потому что, возможно, у нас больше общего, чем мне казалось, и я не уверен, как к этому относиться. Единственное, что я точно знаю благодаря тебе и Монике Чапмен, это то, кем я не хочу быть.

– Смешно, правда? Что даже хотя мы в общем-то здесь одни… – он бьет себя в грудь, – легко выпустить себя из узды.

Мне хочется сказать: «Знаю. Понимаю. Легко дать всем то, что они хотят. Что ожидается. Проблема в том, что, поступая так, теряешь из виду момент, где начинаешься настоящий ты и где кончается твое обманное я, пытающееся быть всем для всех».

Маркус и его подружка Мелинда сидят у нас в гостиной, согнувшись над его телефоном, и самозабвенно шепчутся. Маркус поднимает взгляд и спрашивает у меня:

– Ты это видел?

И вытягивает руку с телефоном.

Я подхожу, беру у него телефон и вижу там Либби Страут в ярко-фиолетовом бикини, в общих словах посылающую весь мир куда подальше. Я там был. Я это уже видел. Но сейчас я смотрю, как свет играет у нее в волосах, и на веснушки у нее на груди и на руках, похожие на родинки, которые не нарисованы.

Тут я совершаю ошибку, читая комментарии. Какие-то совершенно жуткие. Но какие-то – просто замечательные. Счет я не веду, но с облегчением замечаю, что одобрительных, похоже, больше, чем жутких. Я отдаю телефон брату, но он едва это замечает, поскольку они с Мелиндой затеяли спор.

Она заявляет:

– Я серьезно. Это не смешно, Кусс. – Она так его называет. – Мне ее жаль.