– У меня работает добрый десяток девушек, мечтающих обратить на себя мое внимание, – устало произнес Стас, глядя Даше в глаза. – Они ведут себя не всегда корректно, так что ты должна быть готова к этому.

– К чему?

– К тому, что одна из страдающих от неразделенной любви захочет вторгнуться в наше пространство. Она сделает это стандартным способом, например, наговаривая тебе гадости по телефону, многозначительно намекая на несуществующие отношения.

– Я не ревную, – после паузы с вызовом произнесла Даша, и Дубровин понял, что заигрался. Хотя в его словах было на девяносто девять процентов правды. Оставался один, всего лишь один и имя ему было Лика. – Я с некоторых пор не умею этого делать. Хочу, чтобы ты знал.

Дубровин отвел взгляд. Он поджал губы, вспоминая Лику. Она донимала его с самого первого дня появления в шоу, подстраивала встречи в коридорах казино, откуда-то узнала его номер и звонила по ночам, истерически рыдая в трубку, умоляя разрешить ей приехать и поговорить. Она всхлипывала, унижалась и говорила такие вещи, что Стасу становилось не по себе. Однажды она даже угрожала, что покончит с собой у крыльца его дома. Это переполнило чашу терпения Дубровина. Он понял, что ее нужно поставить на место сейчас, пока Даша не вернулась.

Стас выслушал очередную ночную истерику Лики и позволил ей зайти к нему в кабинет одним декабрьским утром – это было в то время, когда его напряжение от разлуки с Дашей достигло апогея. Он чувствовал себя раздавленным, брошенным, обманутым. А Лика все говорила, говорила. Он уже не слышал слов, остановив взгляд на ее чувственных губах, что-то произносящих. Вид роскошной блондинки с точеными формами вызвал в нем приступ ярости. Да такой, что он едва себя сдерживал, а тут она начала плакать, умоляя позволить ей быть рядом с ним, обдавая его жарким дыханием и нежным запахом духов. Тогда он, не говоря ни слова, медленно подошел к дверям, запер и, повернувшись к Лике, увидел, как она расстегивает молнию на своих кожаных брюках.

Он овладел ею без единого слова, не ощущая при этом ничего из того, что хоть отдаленно напоминало бы наслаждение. Дубровин видел женское тело и отозвался на зов инстинкта, заявившего о себе властно и безоговорочно. В этом обладании не было ничего чувственного. Дубровину стало еще противнее и невыносимее оттого, что он, как зверь, совокуплялся в кабинете с женщиной, ему совершенно безразличной. Когда все закончилось, он увидел блестящие от удовлетворения глаза Лики. Она попыталась поцеловать его в губы, но он брезгливо поморщился и отстранился от нее.

– Это больше не повторится, – не глядя на Лику, ледяным тоном произнес Дубровин. – Советую тебе подумать, оставаться или нет в моем заведении. Подумай хорошенько, потому что я больше не позволю тебе изводить меня своим назойливым вниманием. Оно мне не нужно. У меня есть все, что делает мужчину счастливым.

– Но минуту назад ты был со мной, ты стонал от наслаждения, которое подарила тебе я! – взвизгнула Лика, невероятно быстро одеваясь.

– Я застонал от презрения к самому себе, а сейчас уходи! – Он открыл дверь кабинета. – Боюсь, что тебе лучше уйти из труппы по собственному желанию.

В тот вечер Лика в последний раз вышла на сцену, танцуя в ночном шоу «Райского уголка». Она, как всегда, была прекрасна. Ее движения были отточены, полны страсти. Дубровин незаметно наблюдал за ее выступлением, стоя за кулисами, но так и не нашел у себя отклика на чувственность, которую она вкладывала в каждое движение. Он жалел о минутной слабости, сказав себе, что к Даше это не имеет никакого отношения. Он убеждал себя, что никому не изменил, потому что главное – кому принадлежит твоя душа, а тело. Что тело? – оболочка, которая иногда позволяет себе жить собственной жизнью.

– Так вот, Дашуня, – преодолев минутное замешательство, продолжал Дубровин. – Не жди, что я дам тебе повод для ревности. Мне это не нужно ни как доказательство твоей любви, ни как доказательство моей мужской ненасытности. Я с тобой, только с тобой.

Еще он тогда ответил, что все, даже самые неотложные дела отложил до четвертого января. Стас подтвердил слова тем, что отключил мобильник. Теперь телефон оповещал всех, что «абонент, к сожалению, не может ответить», а Даша позвонила маме, предупредив, что какое-то время их телефон будет молчать. Больше никого предупреждать о временном отказе от общения Даша не сочла нужным.

Они пили шампанское, кормили друг друга конфетами, ананасами, дурачились, играли в снежки, выйдя из дома. Принимали вместе ванну, занимались любовью. Недавний не очень приятный разговор был забыт, но он как будто сослужил свою службу: Стасу стало казаться, что вернулось все то, что тянуло их друг к другу долгие годы. Но вскоре он заметил, что Даша словно включила где-то у себя внутри механизм, который помогает ей поддерживать в нем эту уверенность. А на самом деле ей до того тошно, одиноко и плохо, что она только и делает, что спит, смотрит пошлые мелодрамы, тупые комедии, которые по ее просьбе он постоянно берет напрокат. Она словно пыталась заменить реальную жизнь киношной, миром снов, в которые погружалась несколько раз на день. С его приходом она словно нажимала какую-то кнопку и становилась примерной супругой, с улыбкой встречающей мужа.

Стас заметил, что она стала поправляться, кажется, из слов Лилии Егоровны, Даша давно не занималась зарядкой, пробежками, много времени проводила в постели. Дубровин смотрел на нее, все больше убеждаясь, что она больна. Больна той трудно поддающейся лечению болезнью, которая называется разочарование и страх: разочарование в идеалах, в своих мечтах и страх перед будущим. Кажется, они обманулись в своих ожиданиях и боялись в этом признаться друг другу, но час настал. Если не сделать этого как можно скорее, дальше только безумие. Стас решил: он сделает все, чтобы Даша снова стала собой. Пусть это произойдет ценой того, что он потеряет ее. Поделом ему, с самого начала все шло не так. Вернее, он сам позволил себе непростительное много лет назад – любить Дашу. Стас крепче сжал руль – он готов к наказанию, хотя так и не познал настоящего счастья. В чем-то Даша права: он получил не то, о чем мечтал. Слишком много романтики, слишком много преград, слишком позднее понимание ошибочности выбора.

Дубровин знал, с чего он начнет разговор, а потом надеялся, что все пойдет так, как нужно. Он вынашивал в голове только две первые фразы, остальное полностью зависело от реакции Даши. Возвращаясь с работы раньше обычного, он чувствовал эйфорию от предвкушения истины. Он уже прикасался к ней, едва уловимой, легко ускользающей. Именно к этому должен привести этот разговор. Стас еще не решил для себя, когда его начать – за ужином или после него, попросив Дашу спуститься к нему в гостиную.

Все получилось само собой. Войдя в дом, он не застал Дашу ни на кухне, ни в спальне, ни в гостиной. Проходя мимо ванны, он услышал шум воды. Остановившись перед дверью, он собирался постучать, но в последний момент остановился с поднятой рукой: сквозь шум воды он отчетливо услышал плач. Сомнений не было – Даша была уверена, что осталась одна и теперь, без свидетелей, разрешила себе не притворяться.

Она плакала так горько, что Стас едва удержался, чтобы не ворваться к ней и не попытаться успокоить. Но он остался стоять по другую сторону двери, бессильно сжав кулаки. Он вдруг понял, что в его сердце нет слов, которые внесут покой в ее душу. Напротив, он собирался сегодня начать разговор, и последствия его могли быть непредсказуемы.