– Можешь бросить в меня столько высокоинтеллектуальных оскорблений, сколько захочешь, но ты все равно пойдешь со мной.

Ноа повернулась ко мне. Ее щеки разрумянились.

– Сделай что-нибудь! – попросила она, но я крепко удержал ее, когда увидел явное намерение Рыжей вмешаться.

– Она назвала его Хомо эректус. Будь что будет, Ноа, у нас, мужчин, тоже есть гордость, понимаешь?

Ноа окинула меня взглядом, и я рассмеялся, взял ее на руки понес к дальнему костру.

– Пусть поговорят, Рыжая, иначе они никогда не помирятся.

Ноа затрепетала. Опьянение заставило ее забыть о гневе. Я поставил ее на песок. Она села возле костра, я устроился рядом. Она прижалась ко мне, и мы стали греться у огня.

– Я перебрала с выпивкой, – признала она.

– Да ну! Я и не заметил, – с сарказмом ответил я.

– И я все еще злюсь на тебя…

Я посмотрел на Ноа и нежно погладил ее по спине.

– Конечно… что мне сделать?

– Продолжай ласкать меня, – прошептала она после паузы, и дрожь пробежала по всему ее телу.

Я оторвался от нее и снял свою толстовку. Осторожно надел на Ноа и застегнул молнию. Секунду спустя она положила голову мне на плечо, и я почувствовал ее дыхание на шее.

– Скоро будет год… – задумчиво прошептала она, и ее губы слегка дрогнули.

– Год? – спросил я, не понимая, но она уже закрыла глаза и задремала.

Я встал и отнес ее к машине. Пока что хватит вечеринок. Я понятия не имел, где Лион, но не мог вечно быть ему нянькой. Парень знал, что делает.

Я завел машину и поехал к дому отца. Ноа отключилась и даже не представляла, какое похмелье у нее будет на следующий день. Наверное, следовало ожидать, что она будет пить, ей ведь уже восемнадцать, но мне никогда не доставляло радости видеть свою девушку во хмелю.

Безо всякого удовольствия я решил заночевать у отца. Через пару дней мы с Ноа будем жить в пентхаусе. Уже совсем скоро.

31. Ноа

Это будет не очень хороший день, поняла я, едва открыв глаза. Не только из-за похмелья, головной боли и невероятных рвотных позывов, но и потому, что скоро исполнится год со дня смерти отца. Он погиб из-за меня.

Я встала с постели, чувствуя, как желудок проклинает меня за тот алкоголь, который я влила в него прошлой ночью, и поплелась в ванную комнату, чтобы принять душ. Я даже не помню, как вообще добралась до дома. Я выпила столько текилы: казалось, что вместо крови по венам бежало спиртное. Вспомнила, что видела Ника и… Лиона.

Нужно бы позвонить Дженне и узнать, чем все закончилось, хотя меня совершенно не тянуло ни с кем разговаривать. Хотелось уединиться в комнате, выпустить наружу внутренних демонов и горевать по отцу, который никогда меня не любил и пытался убить, и оплакивать девочку, которая не смогла заставить родного отца ее полюбить.

Наверное, я полная идиотка, раз продолжала думать о нем, но его образ и чувство вины, мучившие меня почти год, никуда не исчезли. Кошмары стали частью моих ночей и иногда преследовали даже днем.

Я любила его. Это превращало меня в монстра? Стану ли я чудовищем из-за того, что продолжаю любить человека, который избивал маму и постоянно причинял ей боль? Неужели я и правда думала, что, если бы вела себя по-другому, отец все еще был бы жив?

Я закрыла глаза, стоя под струей горячей воды, и провела губкой по телу. Чувствовала себя грязной снаружи и внутри… Ненавидела эти мысли, но иногда казалось, что кто-то другой находится в моем теле, заставляя быть мазохисткой и поступать нелогично и дико.

Папа не заслужил ни моих слез, ни того, чтобы я жалела его…

Мне было все равно, сколько раз он брал меня в парк или на рыбалку… Ничего не имело значения: ни то, что он научил меня водить машину, когда я еще даже не дотягивалась до педалей, ни то, что я обожала смотреть, как он участвует в гонках и побеждает.

Однако это был отец, и мой «извращенный» детский ум заставлял меня отводить взгляд всякий раз, когда папа плохо обращался с матерью. Я не понимала себя, пыталась проанализировать все с другой точки зрения, но ничего не получалось.

Конечно, в приюте и приемной семье я скучала по маме, но и по нему тоже… ведь отец относился ко мне лучше, чем к ней, мне нравилось быть особенной, видеть, что папа никогда не причинял мне вреда, по-своему любил больше всех, говорил, что я важна для него… Естественно, в конце концов все рухнуло, поскольку он причинил мне настоящую боль, много боли.

Воспоминания о нем, как и его слова вернулись, и я ничего не могла сделать, чтобы исправить это.

– Ты плохая! – крикнула мне одна из девочек в приемной семье.

Там было пять девочек и маленький мальчик. Мы жили в ужасном доме с лживыми псевдородителями, которые не любили нас и не заботились ни о ком, кроме самих себя.

– Ты взяла мою куклу! – завопила я, пытаясь перекричать рыдания русоволосой малышки, стоявшей рядом. – Если плохо себя ведешь, тебя наказывают, разве никто не учил тебя этому?

– Не бей ее! – Девочка с густыми темно-русыми косами ткнула в меня грязным пальцем, другой рукой обнимая четырехлетнюю сестру, которая громко плакала (а на ее щеке виднелась красная отметина после пощечины, которую я ей отвесила).

Две другие девочки, которым было семь и шесть лет, встали позади Алексии, той, что с косами. Мне жутко не нравилось видеть, что они любят ее, а не меня. Я ведь только потребовала вернуть мне куклу, которую отняла рыдающая мелкая нахалка. Значит, ее нужно и можно ударить, верно?

Так всегда делают, когда кто-то себя плохо ведет.

– Ты дура, Ноа, и никто тебя не любит, – заявила Алексия. Она была почти такой же высокой, как и я, мы оказались самыми старшими, но она обладала свирепым взглядом, который у меня никогда не получался.

Несмотря на то, что я ударила малявку, я просто хотела, чтобы мы были друзьями. Я пыталась объяснить, что, как только я закончу играть, отдам куклу – мы должны делиться вещами… но она забрала ее, вырвала из моих рук.

– Не разговаривайте с Ноа, – приказала Алексия, повернувшись к подругам. – Теперь ты останешься одна: такие девочки, как ты, не заслуживают того, чтобы их кто-то любил, ты злая и уродливая!

Я почувствовала, как слезы навернулись на глаза, но не разрешила себе плакать. Отец ясно дал понять: плачут слабаки. Такие, как мама…

И я не проронила ни слезники.

– Ты плохая! Плохая! Плохая! Плохая! – повторяли девочки хором, даже малютка заулыбалась и скандировала вместе со всеми.

Я схватила куклу и выбежала из комнаты.

Я вышла из душа, пытаясь стереть детские воспоминания. Посмотрела в зеркало, разглядывая татуировку. Провела по ней пальцем, она была такая крохотная, но очень много значила. Я глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, не хотела, чтобы прошлое опять настигло меня, как бывало раньше, я не могла позволить этому повлиять на меня.