занимался чем-то не тем, раз сейчас не могу самостоятельно решить и пару-тройку задач, которые я сам же перед собой и поставил. Что я за человек? Чему я учился в школе, раз теперь не могу даже нормально поговорить с майором: если бы не Лёха, я бы и впрямь остался тут рыть эту яму, копить злость на майора до тех самых пор, пока не сорвался бы и не попытался стащить этот треклятый мотор у него из-под носа. А потом, когда попался бы на горяченьком — психанул бы и попытался его грохнуть, за что наверняка поплатился бы собственным здоровьем. Мне невдомёк было, что между «терпеть и сглатывать» и «ломать и крушить» есть полутона и тысячи возможных компромиссов. И это только один момент, одна сторона вопроса! Чем я, восемнадцатилетний дебил, занимался на уроках физики, если, окончив школу, понятия не имею, как работает двигатель внутреннего сгорания, а слова «карбюратор» и «карабин» для меня звучат как синонимы? Зачем я вообще выжил в этом паршивом новом мире, и почему бы мне было просто не сдохнуть?

— Ну ты чё? Э-э, ты чё вдруг?..

Лёха подошёл и растерянно похлопал меня по плечу. Я и не заметил сначала, что сижу, раскинувшись на стуле как мешок с опилками, и роняю слёзы на свою грязную, пропахшую потом толстовку. Мне очень хотелось упустить эту деталь и не упоминать об этом бесславном моменте в своём славном героическом эпосе. Но чёрт с ним: пусть останется как есть.

— Я мать свою убил, — вдруг сказал я. Я помню только, что сказал это, но хоть убей не вспомню, зачем и почему.

— Ну хорош, ты чё…

— Я б не… Не орал бы если… Она бы трубку не уронила, и…

Всхлипы душили меня, я плакал так, словно мне было пятнадцать, я был девчонкой из подростковой комедии, меня недавно бросил парень, и теперь я вспоминаю всё хорошее, что между нами было.

— Ну хорош, всё. Всё, слыш! Соберись! Чё ты разошёлся?

— Как я… Я теперь…

Наверное, Лёха видел это в каком-то кино: когда человек истерит и слишком много говорит о себе, его нужно стукнуть, чтобы привести в чувство. Так он и сделал: отвесил мне такого леща, словно хотел разделить мою жизнь на «до» и «после». Теперь моё внимание всецело было приковано к нему. После той хлёсткой затрещины я готов был выслушать всё, что он скажет дальше, и у него появился отличный шанс как следует вправить мне мозги. Если бы только он сам умел это делать.

— Я, конечно, не знаю, что в таких случаях говорят. Вроде как, нельзя человеку ещё больше на голову капать, мол, вот, ты ноешь, а у других и похуже проблемы. Так что не буду. Про этих вон двадцать с лишним сирот не буду, про себя-любимого тоже. Ты о себе подумай прежде всего. Да, худо всё. Да, тяжело ещё будет. Дальше-то что? Не в смысле «И чё теперь-то», а в смысле «Дальше — что?» Что завтра будет? Послезавтра? Такой же п… Хрень полная в общем или есть ещё, за что уцепиться? А уцепиться всегда есть за что, поверь. Просто делай что делал, иди куда-то, на месте не топчись, и будь что будет. Не просто так мы дышим ещё. Не для того живыми остались, когда полмира с ума посходило. Ты вон, если б не зашёл тогда в Гроссбух, я б так там бы и остался глаза заливать. А всего-то в дверь постучал! Короче, не знаю я. Была какая-то речь от типа какого-то лысого, который перед студентами какими-то выступал. Её ещё все перекидывали друг другу одно время. Вот он речи умел толкать. Я не умею нифига, поэтому просто… фиг его знает, поймай просто мою мысль так как-нибудь. Хочешь, ещё раз вдарить могу?

— Не надо, — ответил я.

— Вот и не нарывайся. Давай, по порядку: чё тут у тебя? Какие проблемы, по существу?

— Здоровые они. В тачку могут не влезть. В инструкции не понимаю, что к чему: как заправлять, как заводить, чем бензин разбавить. Как рулить ими, в конце концов.

— Но инструкция-то есть?

— Есть.

— Вот и читай пока не врубишься. А про тачку — могут не влезть, а могут и влезть, ты ж не проверял. Да и ты их все что ли брать собрался, ё-моё? Одного поди хватит, — усмехнулся Лёха.

— Хватит, — улыбнулся я в ответ.

— Они вообще, вроде, разбираются. Дай-ка книгу эту, сам почитаю. Ты пока найди инструменты какие-нибудь. Тут по-любому должны быть: ключи, отвёртки там. Масло по шкафам посмотри. Может, уже разведённый бензин найдёшь — тоже хорошо.

Я встал со стула, отдал Лёхе инструкцию и принялся делать всё, как он велел.

Ещё через час, когда подошёл майор, всё было готово: парамотор разобран по составляющим до размеров, в которых каждая составляющая должна была уместиться в седан; канистра с топливом найдена и готова к использованию; сумка с инструментами, которые могут понадобиться при сборке или разборке мотора, укомплектована. Сумку я решил взять с собой и надеялся, что майор не станет возражать.

— Ну как? — спросил он, войдя в помещение, — Собрался в дорогу?

— Собрался, — ответил я.

— Славно. Значит, сейчас — обед. Потом укладываем ребят на боковую. Лёха, останешься и проследишь, чтобы не ворочались и ерундой тут не маялись. Мы в это время всё до тачки донесём. Где-то в промежутке между этим успевайте попрощаться. Кто знает, встретитесь ли ещё когда.

Последняя фраза майора могла значить только одно: для него я уже труп. Мертвец, сумасбродные намерения которого слишком серьёзны, чтобы пытаться переубедить его в чём-либо и отговорить от планомерного следования в сторону верной погибели. Эта случайно, невпопад брошенная фраза могла испугать меня, заставить усомниться в правильности моего решения и, в конце концов, побудить остаться здесь: при деле и в относительной безопасности. Но вышло иначе. Я вдруг вспомнил, что мне и впрямь нечего больше терять, кроме возможности прожить ещё пару-тройку лет в покое, липком страхе и беспрестанном сожалении об утраченном шансе ещё раз увидеть последнего дорогого мне человека, оставшегося в живых.

На обед все расположились в местной столовой. Лёха и я сели за общим столом, отдельно от детей и чуть в отдалении от майора. Майор последним взял свою порцию, и только когда у него самого в руках оказалась ложка он отдал команду:

— К приёму пищи приступить, приятного аппетита.

— Спасибо! — единовременно, вполголоса ответили ребята.

— Ну точно как в лагере, — шёпотом прокомментировал Лёха.