воззрился на меня: «Какая муха тебя укусила?» Я похлопала по кровати, чтобы он сел рядом. «Вон та муха пусть меня укусит», — сказала я и указала пальцем на его гениталии. Потом прижалась к нему и поцеловала. Он одарил меня в ответ одним из своих потрясающих поцелуев. Я погладила его по спине и стянула пижамную куртку. Он снял штаны, навис лежа надо мной и приник к моим соскам. Я хотела сосредоточиться на его запахе, на его руках, шарящих по моему телу. На нем, на нем одном. Он вошел в меня и через пару минут кончил. Я не обиделась, скорее испытала прилив нежности. Клаудио и его преждевременное семяизвержение. В свое оправдание он говорил, что якобы я ему так нравлюсь, что он не в состоянии сдержаться. С женщинами до меня он выказывал себя марафонцем, а вот я безмерно его возбуждала. Во благо нашего брака я приняла это на веру. Однажды в городе я столкнулась с Сандрой, его бывшей, с которой он встречался три года и лишился девственности. Едва не поинтересовалась, каким в постели был Клаудио в те времена. Но, к счастью, застеснялась, прикусила язык и стала болтать о каких-то пустяках и детях.

Клаудио мгновенно заснул — оргазмы его вырубали — и начал во сне негромко причмокивать. Я выключила лампу, накрыла его одеялом и села в постели, уставившись широко раскрытыми глазами в темноту. Я занялась любовью с мужем, чтобы унять желание заняться любовью с Хосе Куаутемоком. Но оно только разгорелось сильнее.

Я встала, голая. Взяла телефон и вышла в коридор. Спустилась в кухню, в потемках прошла к гостиную. Разблокировала телефон и нашла Хосе Куаутемока в контактах. Провела пальцами по виртуальной клавиатуре. Нажимать или не нажимать маленький кружок с изображением трубки? Если ответит, я сразу сброшу. Если уйдет в голосовую почту, скажу «привет» и отключусь. Я не решилась. Боялась, что сейчас за мной придет Клаудио и обнаружит, что я сижу голая с телефоном в руке.

Я встала; нужно идти спать. Звонить ему — безумие. Стала подниматься по лестнице и на середине остановилась. Хосе Куаутемок. Хосе Куаутемок. Хосе Куаутемок. Развернулась и прошла прямиком в гостевую ванную. Закрылась на ключ и позвонила. Раздалось три гудка, и, когда я уже собралась сбросить, включилась голосовая почта. На сей раз Хосе Куаутемок оставил там сообщение: «Если ты это слушаешь, значит, звонила мне, Марина. Этот номер есть только у тебя. Я смогу говорить завтра с десяти до одиннадцати утра. Если ты не позвонишь, я буду считать, что золотая нить навсегда разорвана». В испуге я бросила трубку. Я смотрела на телефон, будто на колюще-режущий предмет, способный проткнуть мне мозг. У меня никогда раньше не перехватывало дыхание от звонка, тем более от такого, в котором и разговора-то не состоялось. Я вышла из ванной в совершенно растрепанных чувствах. Мне сводило ноги — я едва смогла подняться по лестнице. Перед тем как войти в спальню, глубоко вдохнула и выдохнула. Еще разбужу Клаудио силой своей тревоги.

Надела пижаму, скользнула под одеяло и обхватила подушку. Черт! Что со мной творится?

Тень

Однажды я вышел во двор, сделал несколько кругов, и вдруг что-то меня отвлекло. Когда я опять опустил глаза, моей тени не было. Я искал ее везде. Ничего. Спросил других, не видел ли кто ее. Нет. Вечерело, и сколько бы я ни рыскал по тюрьме, тень не объявлялась. Если полностью стемнеет, она больше не вернется. Станет частью ночи и затеряется среди других теней. В отчаянии я позвал ее: «Вернись, тень!» Она не ответила. Я нагнулся и посмотрел под скамейками. Ничего. Может, она так играет. Но нет. Слишком много времени прошло для простого розыгрыша. Я вгляделся в тени своих приятелей. Может, один из них украл ее. Тоже нет. Их тени явно были их тенями. Я загрустил. Жить без тени все равно что жить без половины себя. Солнце село. В последних лучах заката я прошелся по коридорам. Поднимался и спускался по лестницам. Смотрел под столами, под стульями. Ничего. Хотел вернуться во двор. Надзиратели не пустили. «Ты знаешь правила», — сказали они. В восемь нужно быть в камере, готовым ко сну. Через полчаса гасят свет. Нет, нельзя гасить свет. Это моя последняя надежда. Я так и сказал начальнику надзирателей: «Я не могу найти свою тень. Не гасите, пожалуйста, свет в моей камере». Он смерил меня взглядом. «Вы о ней не заботились, вот она и потерялась. Это ваша вина, не моя». Я умолял, но он не уступил. Он был побитый жизнью тип. Двадцать лет работал в тюрьме. Такой же заключенный, как мы. Один охранник подслушал наш разговор и отозвал меня в сторонку: «За сотню раздобуду тебе зажигалку». За сто песо мог бы и фонарик раздобыть. «Не могу. Они все пронумерованы, на учете. Если меня поймают, еще работу потеряю». Но, увидев, в какой я печали, он дал мне зажигалку без денег.

Приближалось время отбоя, и я рассказал сокамерникам, что со мной случилось. Они тоже немного поискали, но без толку. Объявили отбой, и я чиркнул зажигалкой. Все лампы погасли. Темнота. Огонек порхал по моей камере. Я подставил руку под свет, проверить, не вернулась ли тень. Ничего. В зажигалке было мало газа, и огонек начал гаснуть.

Я чуть не плакал. У моего тела отмирала тень. Когда я совсем уже отчаялся, в углу вдруг что-то шевельнулось. Я поднес робкий огонек туда, и у меня защемило сердце. Там, в углу камеры, съежилась моя тень. Она дрожала в испуге. Я стал подзывать ее свистом. Но она забилась глубже в угол и не осмеливалась вылезти. Что-то ужасное пугало ее. Огонек замигал. Он вот-вот погаснет, а вместе с ним пропадет и моя тень. Я опустился на колени и стал умолять ее вернуться. Она затихла и не двигалась. Я протянул к ней руку. Она отпрянула, как загнанный зверек. Огонек мерцал совсем слабо, готовясь угаснуть. «Пожалуйста, иди сюда», — взмолился я из последних сил. Тень в углу не двигалась. Я хотел схватить ее, но она легко увернулась. Вспыхнул финальный огонек зажигалки, и во вспышке я в последний раз увидел ее, а потом она растворилась в потемках.

Подавленный, я сел на койку. Еще